Я не знала, куда мне идти в этом замке, но видно было, где царит наибольшая суета. Я навострила уши.
— Мой господин сейчас в тронном зале.
— Это я и сама слышу.
Впереди была какая-то суматоха и страшный шум.
— Он не в самом добром расположении духа, госпожа.
— Хм-м-м. В дурном настроении, хотите вы сказать?
Этого дворецкого я знала как человека по натуре прямого и честного. Он меня тоже знал. Он верно служил Анри Плантагенету, но не был лишен почтения и к его супруге.
— Все, что я могу сказать, госпожа… — заговорил он еле слышным шепотом. — Сейчас он как в Лиможе.
Я нахмурилась. «Как в Лиможе». Больше ни о чем спрашивать не требовалось. «Лимож» означал поиски жертвы, на которую можно излить гнев.
Еще бы! В Лиможе я быстро поняла многое. Анри в полной мере унаследовал знаменитую вспыльчивость мужчин Анжуйского дома, и я хорошо сознавала, к каким разрушительным последствиям она может привести. Невозможно представить себе, на что это похоже, когда он дает полную волю своему гневу, и здесь, в Руане, я на мгновение заколебалась, оглянулась на Агнессу, потом на дворецкого, который ожидал, что я решу. Когда Анри охвачен гневом, к нему лучше не приближаться.
— Все так плохо? — уточнила я.
— Еще хуже. Мой господин не привык терпеть, когда ему наносят обиды. Наверное, вам лучше было не спешить с прибытием сюда, госпожа…
Я всмотрелась в его застывшее лицо, взвесила идущий от доброго сердца совет, затем отмела его. Ради этой встречи я проделала долгий путь. И без того ждала, пока мое терпение не истощилось совершенно.
— Он вызвал меня сюда. И говорить со мной будет сейчас.
— На то ваша воля, госпожа. — «Пеняйте на себя!»
Еще не дойдя до двери, я услышала разъяренный голос Анри. Пришлось задержаться, пока дворецкий расталкивал в стороны слуг и челядинцев, которые ускользнули из просторного зала и искали спасения в переднем покое. Но вот я с небольшой своей свитой переступила порог и рукой придержала дворецкого, чтобы он не стал возвещать о моем прибытии. Мне хотелось понять, в чем причина всей этой суматохи, и любопытство боролось в моей душе с осторожностью. Нет, это не было хуже, чем в Лиможе — разрушения были не столь значительны, — но в общем очень похоже.
— Всякий раз, стоит мне отвернуться, — бушевал Анри, с побелевшим лицом, с мечущими молнии глазами, — найдется какой-нибудь чертов вассал — не один, так другой. А если не поднимет мятеж кто-то из моих баронов, закосневших в измене, так король Франции вторгнется в мои пределы. Он сжег Вернейль, так? И напал на Вернон? Да еще и продолжает именовать себя герцогом Аквитанским, будто ему от Бога дано такое право? Вот чертово отродье! — Отрывистые возгласы с характерным анжуйским выговором отражались эхом от каменных стен. — И Вексен снова бунтует. Вечно этот Вексен бунтует!
Он широко раскинул руки, будто желая охватить разом все те неприятности, которые ожидали его по возвращении из Англии и разожгли в нем гнев.
— А чертовы вассалы моей жены считают, что законы писаны не для них. Тем временем мой братец, чтоб его черти взяли, только и ждет, не дам ли я где хоть малейшую слабинку. Уж о том, что без меня творится в Англии, я и подумать боюсь. Да черт его побери! Я возносил хвалы Всевышнему за смерть Евстахия, но, кажется, поторопился. Пока Людовик связывает мне руки здесь, треклятые английские бароны, готов побиться об заклад, уже в клочья порвали мой договор со Стефаном и точат мечи, чтобы поднять мятеж против меня. Богом клянусь, я размозжу им яйца жерновами…
Не переставая хрипло ругаться, Анри резко взмахнул рукой над столом. Полетели на пол кубки и графины, сверху на них посыпались географические чертежи и всевозможные государственные бумаги. Анри успел схватить одну из них, пока та не упала на пол, и с бессмысленной злостью швырнул в камин, где жаркое пламя тут же принялось пожирать пергамент, а восковая печать с шипением расплавилась. Анри даже не замечал творимых им разрушений. Вполне могло статься, что он сжег драгоценный договор со Стефаном, заключенный ими в Винчестере, торжественно скрепленный печатями и стоивший стольких сил и крови. Но в приступе слепой ярости для Анри все становилось безразлично. Стянув затем с головы фетровую шляпу, он стал разрывать ее на полосы, клочья шерстяной материи взлетали в воздух, подобные яркой стайке зябликов, потом плавно опускались на пол. Врезался в стену, разлетелся вдребезги кубок из драгоценного хрусталя, и осколки, как слезы, заблестели на полу. Но и на этом Анри не успокоился.
— За такие дела я и Жоффруа оторву яйца и поджарю их на медленном огне!
Голос, кажется, стал звучать чуть тише, но ничуть не менее угрожающе. Анри метался по залу, опрокидывал скамьи, табуреты, сорвал со стены тяжелый гобелен — одним словом, впал в буйство. Псы шарахались от него, слуги забились в дальние углы. Когда Анри буйствовал, людям случалось и с жизнью расставаться. Те, кто пытался помешать чинимым им опустошениям в Лиможе, были казнены. Я замерла в дверном проеме, сжав пальцами руку дворецкого.
— А теперь мне еще сообщают…
Я покачала головой, глядя на дворецкого, который все пытался возвестить о моем прибытии. Смогу ли я удержать мужа, успокоить его? Пришло время увидеть это, убедиться в моей власти либо тихонько уползти в уголок. Но Элеонора Аквитанская не отступает. Никогда не отступала и не собираюсь. Гнев Анри был направлен не на меня — значит, я могу двинуться в самое око бури.
Меня Анри не запугает.
Я шагнула вперед.
Голова Анри резко повернулась в мою сторону.
— Ба! А вот и моя любимая женушка!
Он ринулся ко мне, в несколько прыжков преодолев разделявшее нас пространство. Я не дрогнула. Гордо вскинула голову. Да, сердце молотом стучало в груди, кожу окатывало ледяным холодом, но мне было не столько страшно, сколько интересно. Сможет ли он в таком припадке ужасающей ярости оскорбить меня, да еще на людях? Смогу ли я вырвать жало его гнева? Об этом можно было судить лишь на основании опыта, рожденного временем, а его у нас было слишком мало, чтобы познать пределы своих отношений…
— Жена! Наконец-то! Что это вас так задержало? Вы должны были приехать гораздо раньше. Разве я не послал вам свой приказ? — Он был уже в двух шагах, лицо пылало, он обращал теперь свой гнев на меня. Стало быть, я тоже стану мишенью для его ярости. — Заставили себя оторваться от хнычущего трубадура, сладострастные песни которого переворачивают всю душу, а? Он проворно вывернулся из моих рук, этот вечно хныкающий дурень. Я так полагаю, он бежал к вам, чтобы спрятаться снова за ваши юбки. Он вам жаловался, что я дурно с ним обошелся? Бог свидетель, ничего подобного я не сделал!