Ташкент
21 июня 1942
№ 58 к стр. 179, 230, 247
Есть три эпохи у воспоминаний.И первая – как бы вчерашний день.Душа под сводом их благословенным,И тело в их блаженствует тени.Еще не замер смех, струятся слезы,Пятно чернил не стерто со стола —И как печать на сердце, поцелуй,Единственный, прощальный, незабвенный…Но это продолжается недолго.Уже не свод над головой, а где-тоВ глухом предместье дом уединенный,Где холодно зимой, а летом жарко,Где есть паук и пыль на всем лежит,Где истлевают пламенные письма,Исподтишка меняются портреты,Куда как на могилу ходят люди,А возвратившись, моют руки мылом,И стряхивают беглую слезинкуС усталых век – и тяжело вздыхают…Но тикают часы, весна сменяетОдна другую, розовеет небо,Меняются названья городов,И нет уже свидетелей событий,И не с кем плакать, не с кем вспоминать.И медленно от нас уходят тени,Которых мы уже не призываем,Возврат которых был бы страшен нам.И, раз проснувшись, видим, что забылиМы даже путь в тот дом уединенный,И, задыхаясь от стыда и гнева,Бежим туда, но (как во сне бывает)Там все другое: люди, вещи, стены,И нас никто не знает – мы чужие.Мы не туда попали… Боже мой!И вот когда горчайшее приходит:Мы сознаем, что не могли б вместитьТо прошлое в границы нашей жизни,И нам оно почти что так же чуждо,Как нашему соседу по квартире,Что тех, кто умер, мы бы не узнали,А те, с кем нам разлуку Бог послал,Прекрасно обошлись без нас – и дажеВсе к лучшему…
Ленинград
5 февраля 1945
№ 59 к стр. 195
Кого когда-то называли людиЦарем в насмешку, Богом в самом деле,Кто был убит – и чье орудье пыткиСогрето теплотой моей груди…Вкусили смерть свидетели Христовы:И сплетницы-старухи, и солдаты,И прокуратор Рима – все прошли.
Там, где когда-то возвышалась арка,Где море билось, где чернел утес,Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркойИ с запахом блаженных роз.
Ржавеет золото, и истлевает сталь,Крошится мрамор. К смерти все готово.Всего прочнее на земле – печальИ долговечней – царственное слово.
№ 60 к стр. 212
Поздний ответ
Невидимка, двойник, пересмешник,Что ты прячешься в черных кустах,То забьешься в дырявый скворешник,То мелькнешь на погибших крестах.То кричишь из Маринкиной башни:«Я сегодня вернулась домой,Полюбуйтесь, родимые пашни,Что за это случилось со мной.Поглотила любимых пучина,И разграблен родительский дом».Мы с тобою сегодня, Марина,По столице полночной идем.А за нами таких миллионы,И безмолвнее шествия нет,А вокруг погребальные звоныДа московские дикие стоныВьюги, наш заметающей след.
[1940–1961]
№ 61 к стр. 220
Стансы
Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь.Как крестный ход идут часы Страстной недели.Мне снится страшный сон. Неужто в самом делеНикто, никто, никто не может мне помочь?
В Кремле не надо жить, Преображенец прав,Здесь зверства древнего еще кишат микробы:Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы,И Самозванца спесь – взамен народных прав.
1940
№ 62 к стр. 230
Не лирою влюбленногоИду пленять народ —Трещотка прокаженногоВ моей руке поет.Успеете наахатьсяИ воя, и кляня.Я научу шарахатьсяВас, «смелых», от меня.Я не искала прибылиИ славы не ждала,Я под крылом у гибелиВсе тридцать лет жила.
№ 63 к стр. 169, 234
Клевета
И всюду клевета сопутствовала мне.Ее ползучий шаг я слышала во снеИ в мертвом городе под беспощадным небом,Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.И отблески ее горят во всех глазах,То как предательство, то как невинный страх.Я не боюсь ее. На каждый вызов новыйЕсть у меня ответ достойный и суровый.Но неизбежный день уже предвижу я, —На утренней заре придут ко мне друзья,И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,И образок на грудь остывшую положат.Никем не знаема тогда она войдет,В моей крови ее неутоленный ротСчитать не устает небывшие обиды,Вплетая голос свой в моленья панихиды.И станет внятен всем ее постыдный бред,Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,Чтоб в страшной пустоте мое осталось тело,Чтобы в последний раз душа моя горелаЗемным бессилием, летя в рассветной мгле,И дикой жалостью к оставленной земле.
1921
декабрь
№ 64 к стр. 252
Застольная
Под узорной скатертьюНе видать стола.Я стихам не матерью —Мачехой была.Эх, бумага белая,Строчек ровный ряд!Сколько раз глядела я,Как они горят.Сплетней изувечены,Биты кистенем,Мечены, меченыКаторжным клеймом.
№ 65 к стр. 262
Так просто можно жизнь покинуть эту,Бездумно и безбольно догореть,Но не дано Российскому поэтуТакою светлой смертью умереть.
Всего верней свинец душе крылатойНебесные откроет рубежиИль хриплый ужас лапою косматойИз сердца, как из губки, выжмет жизнь.
1925
№ 66 к стр. 269
…Вижу я, Лебедь тешится моя.
Пушкин
И величье, и славу, и власть.Знаешь сам, что не этим излечишьПеснопения светлую страсть.
Разве этим развеешь обиду?Или золотом лечат тоску?Может быть, я и сдамся для виду.Не притронусь я дулом к виску.
Смерть стоит все равно у порога,Ты гони ее или зови,А за нею темнеет дорога,По которой ползла я в крови.
А за нею десятилетьяСкуки, страха и той пустоты,О которой могла бы пропеть я,Да боюсь, что расплачешься ты.
Что ж, прощай! Я живу не в пустыне,Ночь со мной и всегдашняя Русь.Так спаси же меня от гордыни!В остальном я сама разберусь.
Москва
№ 67 к стр. 304
Приду туда, и отлетит томленье.Мне ранние приятны холода.Таинственные, темные селенья —Хранилища молитвы и труда.
Спокойной и уверенной любовиНе превозмочь мне к этой стороне:Ведь капелька новогородской кровиВо мне – как льдинка в пенистом вине.
И этого никак нельзя поправить,Не растопил ее великий зной,И что бы я ни начинала славить —Ты, тихая, сияешь предо мной.
1916
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});