Тогда произошло чудо с книгой "Созерцания". В сундуке, может быть, в ящиках стола Гюго лежало около одиннадцати тысяч стихотворных строк, одни о былом счастье, другие о печальном настоящем - воспоминания и размышления. Этцель, "дорогой соизгнанник", пожелал подготовить это издание. Гюго хотел нанести мощный удар - обрушить на головы своих противников поток шедевров, опубликовав все эти стихи сразу в двух томах. Но даст ли цензура разрешение на распространение книги во Франции? Случилось так, что директором "Сюрте Женераль", в подчинении которой находилась цензура, был тогда Пьер-Гектор Колле-Мейгре, бывший редактор газеты "Эвенман", который в то время, когда газета перестала поддерживать принца-президента, с большой ловкостью переметнулся на его сторону. Поль Мерис прямо направился к этому противнику, зная, что он любит литературу и является поклонником Виктора Гюго. Колле-Мейгре встретил его с распростертыми объятиями.
- Чем могу служить?
Мерис спросил, не будет ли запрещена во Франции книга самого великого французского писателя, который ничего не публиковал с 1845 года.
- В принципе нет, - ответил Колле-Мейгре, - но нужно знать, что это за книга.
Мерис заявил, что речь идет о чистой поэзии, и добавил, что поэт ни в коем случае не согласится дать свою книгу на предварительную цензуру. Колле-Мейгре с редкостным по тем временам мужеством удовлетворился честным словом Мериса:
- Вы утверждаете, что в "Созерцаниях" нет ни одного стиха, направленного против современного строя? Даете честное слово?
- Да, даю слово.
- Превосходно. Печатайте "Созерцания".
Режим Второй империи, почувствовав свою силу, стал несколько мягче.
Во время чтения корректуры Полю Мерису пришлось нелегко. Гюго, как истый художник, придавал значение самой незначительной детали. Корректор, "молодчага, назубок знавший словарь Академии", исправлял написание слова "lys" в орфографии поэта на "lis". Гюго гремел: "Я презираю словарь Академии. Я сам авгур, и, значит, мне наплевать на Изиду". Он вникал во все. Обложка должна быть голубого цвета и глянцевитой. Никакого орнамента, только тонкая золотая полоска. "На оборотной стороне, где помещается анонс, напечатать: "БОГ" - большими буквами и "Виктора Гюго" маленькими". Эта дружественная переписка, касавшаяся чисто технических вопросов, полностью лишена велеречия, характерного для ряда писем, относящихся к тому же времени. Знаменитый поэт не терял здравого смысла, сквозь образ Олимпио виден был Малья. Это раздвоение естественно. Тот, кому известно, что на него обращены взоры многих, догадывается, каким они его видят, и пытается играть самого себя. В каждом герое есть черты актера. А когда драма завершается, актер становится самим собою.
Мерис тщательно подготовил прессу: "чистые листы" вручались дружественным газетам, "сигнальные экземпляры" - тем критикам, на которых можно было положиться.
Виктор Гюго - Полю Мерису, 8 апреля 1856 года:
"День поступления книги в продажу должен, по возможности, совпадать с днем публикации критических статей в дружественных журналах: "Ревю де Пари" и прочих (имеются ли эти "прочие"!). Книгу пустить в продажу во всех книжных лавках одновременно; отрывки и выдержки из нее поместить тогда же во всех газетах (разумеется, в дружественных и согласных на это). Накануне отправьте экземпляры: Жюлю Жанену, Эжену Пельтану, Теофилю Готье, Матарелю, Журдану, Нефцеру Жирардену, Саси, Эдуару Бертену (и мадемуазель Луизе Бертен), Лоран Пиша, Максиму дю Кану, Луи Ульбаху, госпоже Луизе Колле, госпоже д'Онэ, Ламартину, Мишле, Банвилю, Поль де Сен-Виктору, Полену Лимайраку, Полю Фуше, Беранже, Александру Дюма, которого я должен был назвать в первую очередь, если б не составлял этот список под шум колес отчаливающего пакетбота. А также Луи Буланже, Жюлю Лорану и другим, имена которых не приходят мне сейчас на ум; вы мне их подскажете, так как, очевидно, я многих забыл, и к тому же лучших. Вот для некоторых друзей во главе с вами первые шесть страниц; будьте любезны, вложите эти страницы в их экземпляры. Я вышлю вам еще несколько экземпляров".
Успех "Созерцаний" оказался огромным совершенно неожиданно, ведь никто не знал, какой, прием окажет Франция Второй империи отсутствующему поэту-бунтовщику, - первое издание было тотчас же распродано. Но у критики книга не имела никакого успеха. Ламартин хранил молчание. Сент-Бев тоже уклонился от отзыва, а когда его молчание стали объяснять тем, что он страшится вызвать недовольство Тюильри, он ответил, что анализ творчества Виктора Гюго стал для него невозможным. Если он сделает критические замечания, они покажутся оскорблением человеку большого таланта, претерпевающему невзгоды. Если же откажется от серьезной критики, анализ его станет лишь актом великодушия.
"А я не собираюсь этим заниматься, ибо главное для меня беспристрастие; что касается Тюильри, а также иных подобных мест, примите к сведению, сударь, это, быть может, вас удивит, - что я там не бывал ни при каком режиме, в том числе и при нынешнем, что до настоящего времени я никогда в глаза не видел главу государства и никогда не имел чести с ним разговаривать..."
Все любители поэзии нашли в этой книге лучшие из когда-либо написанных французских стихов. Гюго пожелал построить сборник из стихов разных лет. Продуманно, точно и симметрично он разделил его на две части: годы 1831-1843 и 1843-1856 - "Некогда" и "Ныне". Смерть дочери определила границу этих частей, и в книге нежные и голубые тона "Некогда" сменяются скорбными и мрачными в части, названной "Ныне". Для того чтобы достигнуть желаемого впечатления, ему пришлось изменить датировку некоторых стихов, написанных на Джерси. Было бы ошибкой думать, что в изгнании он постоянно был угрюм и сосредоточен. Чтобы вынести свои апокалипсические видения, ему необходимы были чувственные увлечения, счастливые воспоминания, разрядка. Он смело перенес в первую часть все светлые образы, все просветы голубизны на грозовом небе. Жизнь - не произведение искусства.
Сборник отличался богатством и разнообразием мотивов. В нем были восхитительные идиллии, то наивные ("Лиз", "Песня"), то чувственные ("Она без туфелек, со сбившейся прической..."). Множество стихов, посвященных Жюльетте ("Приди!", "Невидимая флейта", "Ведь холодно"). Признания ("Праздник у Терезы"). Сатиры в духе Буало ("Ответ на обвинение", "По поводу Горация"). Затем возвышенные строки, обращенные к тени Леопольдины ("Вилькье", "Едва блеснет заря..."). Стихи о нищете и жалости ("Меланхолия"). И наконец, стихи философские, рисующие "духовные странствия" поэта, очарованного морем, предвосхищавшие большие философские поэмы, тогда еще не опубликованные ("Что сказали уста мрака", "Волхвы").
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});