формальное предложение со стороны Тоцкого не состоялось.
Епанчина (урожд. Мышкина) Елизавета (Лизавета) Прокофьевна
«Идиот»
Жена генерала Ивана Фёдоровича Епанчина, мать Александры, Аделаиды и Аглаи Епанчиных, дальняя родственница (или однофамилица) князя Мышкина. «Женился генерал ещё очень давно, ещё будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего только пятьдесят душ, — правда и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны. Но генерал никогда не роптал впоследствии на свой ранний брак, никогда не третировал его как увлечение нерасчётливой юности и супругу свою до того уважал и до того иногда боялся её, что даже любил. Генеральша была из княжеского рода Мышкиных, рода хотя и не блестящего, но весьма древнего, и за своё происхождение весьма уважала себя. Некто из тогдашних влиятельных лиц, один из тех покровителей, которым покровительство, впрочем, ничего не стоит, согласился заинтересоваться браком молодой княжны. Он отворил калитку молодому офицеру, и толкнул его в ход, а тому даже и не толчка, а только разве одного взгляда надо было, — не пропал бы даром! За немногими исключениями, супруги прожили всё время своего долгого юбилея согласно. Ещё в очень молодых летах своих, генеральша умела найти себе, как урожденная княжна и последняя в роде, а может быть и по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц. Впоследствии, при богатстве и служебном значении своего супруга, она начала в этом высшем кругу даже несколько и освоиваться…»
В своём месте повествователем с добродушной иронией замечено, что все три девицы Епанчины, девушки пышущие здоровьем, не жаловались на аппетит, и добавлено: «Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения её, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до такой степени, что установившийся согласный конклав трёх девиц сплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать. Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом все капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло, как не надо лучше.
Генеральша, впрочем, и сама не теряла аппетита, и обыкновенно, в половине первого, принимала участие в обильном завтраке, похожем почти на обед, вместе с дочерьми. <…> Кроме чаю, кофею, сыру, мёду, масла, особых оладий, излюбленных самою генеральшей, котлет и пр., подавался даже крепкий, горячий бульон…»
В момент начала действия романа Лизавета Прокофьевна смотрелась так: «Это была рослая женщина, одних лет с своим мужем, с тёмными, с большою проседью, но ещё густыми волосами, с несколько горбатым носом, сухощавая, с жёлтыми, ввалившимися щеками и тонкими впалыми губами. Лоб её был высок, но узок; серые, довольно большие глаза имели самое неожиданное иногда выражение. Когда-то у ней была слабость поверить, что взгляд её необыкновенно эффектен; это убеждение осталось в ней неизгладимо…»
Князь Мышкин, приехав из Швейцарии в Россию, в Петербург, и отправляется первым делом в дом Епанчиных, потому что он, как и генеральша, из рода Мышкиных и, естественно, доводиться её какой-то дальней роднёй. Впрочем, сам князь на этом не настаивает и готов согласиться, что они просто однофамильцы. Тем более, что генеральша «была ревнива к своему происхождению». Но, разумеется, кроткий князь уже вскоре покорил сердце генеральши, и она даже согласилась впоследствии на предполагаемый брак своей младшенькой Аглаи с Мышкиным. Именно князь при первой встрече тонко угадывает главное в этой суровой на вид женщине: «Но про ваше лицо, Лизавета Прокофьевна, обратился он вдруг к генеральше, — про ваше лицо уж мне не только кажется, а я просто уверен, что вы совершенный ребёнок, во всём, во всём, во всём хорошем и во всём дурном, несмотря на то, что вы в таких летах…» Сама же Лизавета Прокофьевна, ярко характеризуя свою любимицу Аглаю, а заодно и самоё себя, восклицает в сердцах: «Я вот дура с сердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем…»
Знаменательно, что в уста генеральши Епанчиной, в финале романа путешествующей за границей и тоскующей по России, Достоевский вкладывает наполненные глубоким смыслом слова, обращённые ею к Евгению Павловичу Радомскому, который собирается очень долго прожить в Европе и откровенно называет себя «совершенно лишним человеком в России»: «Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… помяните моё слово, сами увидите!..»
В образе генеральши Епанчиной и в описании её семейства отразились, в какой-то мере, впечатления Достоевского от знакомства с генеральшей Е. Ф. Корвин-Круковской и её семьёй.
Ефимов Егор Петрович
«Неточка Незванова»
Музыкант; отчим Неточки Незвановой. «Он родился в селе очень богатого помещика, от одного бедного музыканта, который, после долгих странствований, поселился в имении этого помещика и нанялся в его оркестр. <…> У него был порядочный оркестр музыкантов, на который он тратил почти весь доход свой. В этот оркестр мой отчим поступил кларнетистом. Ему было двадцать два года, когда он познакомился с одним странным человеком…» Это был спившийся итальянец-капельмейстер из театра соседа графа. Вскоре итальянец умер при странных обстоятельствах (Ефимов был даже обвинён в его отравлении) и оставил по завещанию товарищу-кларнетисту свою скрипку, которую Ефимов отказался продать даже за три тысячи рублей и графу, и своему помещику. Именно в это время он возомнил себя великим скрипачом, бросил прежнее место, уехал в Петербург, поселился «где-то на чердаке и тут-то в первый раз сошелся с Б., который только что приехал из Германии и тоже замышлял составить себе карьеру. Они скоро подружились, и Б. с глубоким чувством вспоминает даже и теперь об этом знакомстве. Оба были молоды, оба с одинаковыми надеждами, и оба с одною и тою же целью». Только Б., верно оценив меру своего скромного таланта, добился максимума в карьере скрипача (был принят в театр), а Ефимов, посчитав себя непризнанным гением, талант свой растранжирил и погиб.
Ефимов играет на скрипке. Художник М. И. Зощенко.
Проницательный Б. точно и