стаи пьяных щенков.
— Потому что… потому что мне будет грустно.
Ох, это пробуждение было словно ледяная сосулька, воткнувшаяся в грудь.
Грусть.
* * *
— Почему здесь? Почему не исследуете руин села?
— Мы исследовали. Там немного осталось, даже деревья в садах выкорчеваны и сожжены. Колодцы засыпаны, водоотводные канавы — тоже. Каждая изба, конюшня, сарай сровнены с землею, а фундаменты распаханы. Кто-то постарался, чтобы от села исчез даже след. Через пять, самое большее десять лет все там покроет лес, и даже память о Глеввен-Он исчезнет. Мы привели туда и ясновидящих. Двое обезумели, один убил себя. Жрец Великой Матери, которого мы попросили благословить то место, ослеп. Моим людям там снились кошмары, после которых они боялись засыпать. Аспектированная Сила там настолько искривлена, что лишь величайшие мастера рискуют открывать в том месте разум, чтобы наложить чары. — Вельгерис наклонился, наполнил кубок и лязгнул приборами, переставив несколько тарелок. Без колебания положил себе еще одну порцию каши и принялся есть, не прерывая разговора: — Это не было обычное нападение банды наемников. Пусть бы даже в рядах нападавших оказалось несколько архимагов, не сумели бы они сделать с селом такое. Оно не разрушено — оно было изменено. Ни в одном царстве известного нам мира я даже с легендами о подобной Силе не встречался. Если не считать богов, ясное дело.
Гентрелл широко усмехнулся, на этот раз даже не пытаясь натянуть маску полного идиота. Усмешка эта была злобной, умной и для него — искренней.
— Если некий бог решился снова сойти к смертным, отчего тогда весь мир не трясется в корчах?
— Потому что боги, вероятно, все еще помнят, что они могут здесь и умереть. Ходить по миру в теле, что может быть уничтожено, — это выйти прямиком на дорогу, ведущую к Дому Сна. Кроме того, если верить легендам, боги, кроме самых незначительных, Сила которых могла помещаться в единственном теле, всегда появлялись во многих местах одновременно, как авендери.
— Если там что-то вообще появлялось.
— Разумеется. Боевые маги дезертировали, а солдаты поубивали себя сами, от скуки. Известно ведь — ничто так не утомляет, как пограничная служба.
Эккенхард наблюдал, как оба шпиона обменялись усмешками. Теперь уже речь шла не о сохранении тайны — но лишь о том, чтобы обменять ее на что-то равнозначно ценное. Кроме того, Гончая был гостем и, если не намеревался штурмовать замок, не станет оглашать слишком неприемлемые условия. Один знак Гентрел-ла — и тот мог оказаться за воротами.
Вот только это означало бы открытую войну между разведками.
Он кашлянул. Оба одновременно взглянули на него, и он почувствовал, как этими взглядами они пришпиливают его к спинке стула. Напряжение в комнате было сильнее, чем он мог себе представить.
— Какие сны были у ваших людей? — Спросив, он поднял кубок ко рту и промочил горло. Уж слишком оно пересохло под их-то взорами.
— Разные. — Вельгерис не отрывал от него взгляда, и был это взгляд нехороший, жестокий и скользкий. — Сны о пытках и смертях, о тварях, что убивают и пожирают людей, и о людях, что превращаются в тварей. О черной луне, лучи которой умерщвляют все живое, о красном, четырехглазом великане, что выныривает из-за горизонта, такой огромный, что видно его лишь по пояс. В трех руках гигант держит оружие, а в четвертой что-то маленькое и белое, что кричит так, что у людей разрываются сердца. О шестиногих чешуйчатых тварях без глаз, что бегают по каменной равнине и охотятся на все, что шевелится. О клетке из стеклянных шипов, стоящей на столпе выше любой из гор. — Тембр его голоса изменился, сделался тише, взгляд его стал не так резок. — Клетка столь тесна, что приходится в ней сидеть, свернувшись в клубок, без движения, и при каждом вдохе шипы втыкаются в тело. Это орудие пытки медленно вращается, открывая вид на всю равнину, с тварями, шестиногими стражниками и гигантом — скорее статуей, чем живым существом, — что торчит из-за горизонта. — Гончая отвел от него взгляд и быстро потянулся за кубком. Сделал несколько глотков. — Голову приходится держать прижатой к коленям, нельзя двинуться, пошевелиться, крикнуть. Можно только сидеть…
— Это снилось тебе. — Гентрелл скорее утверждал, чем спрашивал. — Ты отважился снять защиту и видеть сны вместе со всеми.
Вельгерис послал ему бледную улыбку:
— Мне нужно было убедиться, говорят ли мои люди правду. Я видел это лишь раз, и до сего дня отголоски того кошмара будят меня среди ночи.
Старший шпион кивнул и принялся снимать посуду со стола, бесцеремонно кладя ее на пол.
— Покажи ему рисунки, — проворчал он, указывая на шкаф за своей спиной.
Эккенхард поднялся и пошел туда. Шкаф оказался не заперт, а это означало, что Гентрелл с самого начала предполагал такой поворот ситуации. То есть либо он был ясновидцем, либо визит Велгериса не стал для него такой неожиданностью, как он изображал.
Открыв дверки, Эккенхард увидел несколько полок, заваленных бумагами. Бумага была довольно дорогим материалом, но все равно более дешевым, чем пергамент, который они использовали ранее. Кроме того, наличествовала и другая несомненная выгода: в случае чего бумагу было легко уничтожить.
Он молча принес несколько десятков листов и положил их на стол. Часть он уже видел, и содержимое их даже снилось ему несколько раз.
Вельгерис подождал, пока младшая Крыса пройдет на свое место, прежде чем потянулся за первым рисунком. Его худые пальцы дрожали. Великан, высовывающийся из-за горизонта, имел странные черты лица, более звериные, нежели человеческие, а четыре его руки, казалось, молотят воздух в схватке с невидимым противником. В них было три разных вида оружия: небольшой меч с расширяющимся кверху острием, топор и короткий не то дротик, не то копье. В четвертой руке, слева, он тоже что-то держал. Ярость, которой пылало его лицо, пугала даже на выполненном углем наброске.
На очередном рисунке два шестиногих чудовища сражались или совокуплялись друг с другом. Виднелся лишь фрагмент одной из морд: слепой, с полной пастью абсурдно огромных зубов, а также когти, чешуя, шипастый хвост.
Существо с телом человека, с двумя парами ног, что заканчивались огромными когтями, и с большими черными крыльями вместо рук, прижимало к земле человеческое тулово с оторванными конечностями. Блестящие кончики костей молотили воздух, рот несчастного был распахнут в крике на безоружном лице ребенка. Лицо чудовища представляло собой копию лица жертвы, но наполняло его совершенное равнодушие.
На следующем рисунке летающая тварь присела на камень на заднем плане, оставаясь лишь тенью, контуром. На переднем же плане, на земле, лежала жертва