Конечно, я знал, как и все, что Ворошилов подписывает вместе с другими членами Политбюро смертные приговоры ни в чем неповинным людям, что его подпись стоит под приказами о так называемой «чистке» командирских кадров Красной армии — иными словами о массовых расстрелах. Но я, повторяю, пишу о том Ворошилове, с каким я общался лично.
Климент Ефремович, скажем прямо, не хватал звезд с неба в смысле высокой культуры и образованности. Но пользовался репутацией наименее жестокого и наиболее человечного из всей сталинской команды.
Сталин вознес его на самые высокие партийные, государственные и военные посты. А перед этим настоял, чтобы занимавшему пост наркомвоенмора Михаилу Фрунзе, широко популярному в стране, волевому и имевшему свое собственное мнение деятелю, была, вопреки желанию самого Фрунзе, срочно сделана операция по удалению язвы желудка. Язвы не оказалось, но Фрунзе умер на операционном столе, и пост наркомвоенмора освободился для послушного и беспрекословного Ворошилова. Отныне в партийной иерархии Ворошилов встал на одно из первых мест после Молотова. Художник Александр Герасимов, который хорошо знал, кого, когда и как надо изображать, немедленно написал картину, получившую в репродукциях широкую известность в стране. Она называлась: «Сталин и Ворошилов в Кремле», а в народе ее прозвали: «Два вождя после дождя». Клименту Ефремовичу была создана в стране широкая реклама. Ни о Молотове, ни о Калинине, ни о Жданове песен не пели. А о Ворошилове слагали песни. Мое поколение распевало их во все горло: «…И с нами Ворошилов, первый красный офицер!», «…С нами Сталин родной, и железной рукой нас к победе ведет Ворошилов», «…По дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем» и другие. Однако большие и серьезные военные события вскоре показали, что Ворошилов с ответственными стратегическими задачами не справляется и «железной рукой» отнюдь не обладает. Это выяснилось уже во время финской войны, плохо подготовленной, бездарно проведенной и стоившей многих десятков тысяч бессмысленно погибших солдат. Разгневанный Сталин снял Ворошилова с поста народного комиссара по военным делам. Ничем не смог проявить себя Климент Ефремович и во время Великой Отечественной, в частности, в осажденном Ленинграде. Сталин больше не поручал ему крупных военных операций и, по-видимому, сильно охладел к бывшему близкому другу.
Между прочим, как известно, в период довоенных репрессий Сталин проверял верность и преданность своих ближайших соратников характерным для него методом — были арестованы в разное время жены Молотова и Калинина, оба брата Кагановича… Соратники «даже не пикнули». Но, когда пришли и за Екатериной Давыдовной, женой Ворошилова, то он, как рассказывали, встал у дверей спальни с маузером в руках и предупредил, что будет стрелять. Растерявшиеся сотрудники органов сообщили об этом по инстанции, а оттуда доложили Сталину. Хозяин, предварительно раскурив, вероятно, трубку, сказал:
— А черт с ним. Оставьте их в покое…
Мне рассказал об одном довольно интересном эпизоде член Комитета по Сталинским премиям кинорежиссер Сергей Герасимов. На заседании Комитета, когда Сталин расхаживал взад и вперед по кабинету, покуривая трубку, Ворошилов встал со своего места, подошел к столику, где стоял графин с водой и, наливая себе воду, громко звякнул стаканом о графин. Сталин остановился, со злостью посмотрел на Ворошилова и, не повышая голоса, сказал:
— Ты что тут расшумелся? Не даешь работать.
И неожиданно добавил:
— Английский шпион!
Побледневший Ворошилов осторожно поставил стакан на место и на цыпочках вернулся к своему стулу. В кабинете воцарилась мертвая тишина, рассказывал Герасимов, пока Сталин не произнес:
— Итак, на чем мы остановились?
Антипатия Сталина к своему бывшему другу возрастала день ото дня, и один Бог знает, чем бы это могло кончиться для Климента Ефремовича, если бы Хозяин не ушел в мир иной…
…Мы пересекаем границу Венгрии, десяток метров по ничейной земле — и перед нами шлагбаум с надписью: «Демократска Федеративна Югославия». И мы катим уже по сербской территории на двух машинах — к нам присоединился Леонид Первомайский, корреспондент газеты «Правда».
Непостижимые в своей загадочности надписи на венгерском языке остались позади. На первом же чисто выбеленном домике знакомыми русскими буквами выведено красной краской достаточно ясно и понятно: «Смрт фашизму, слобода народу!» И рядом — красная звезда. А также лозунг, встречающийся нам и дальше, замечательный по своей краткости и выразительности, состоящий только из одного слова: «Тито!»
В облике югославской столицы есть много знакомого. Местами она удивительно напоминает Киев, Харьков, Одессу. В городе много зелени, бульваров. Он широко, свободно распланирован. В центральных кварталах вокруг площади Теразии — большие здания современного типа, универмаги, отели. Много кинотеатров (по-здешнему — биоскопы). Проносятся выкрашенные в красный цвет трамвайчики. На каждом четкая надпись: «Смрт фашизму, слобода народу!» Вход и выход в любую дверь на любую сторону. Хочу платить за проезд, но кондуктор улыбается и отрицательно качает головой:
— Русски официри не платно…
В здании Народного музея сегодня в присутствии маршала Тито, членов правительства, депутатов Народной скупщины и генералитета торжественно открывается большая «Изложба» — Выставка народно-освободительной войны.
Под высокими белыми сводами горячо звучат слова благодарности за огромную помощь Советского Союза в освобождении югославской земли.
Обходим залы. Я смотрю не столько на экспонаты выставки, сколько на ее посетителей — загорелых пышноволосых девушек с пистолетами у пояса и плечистых «юнаков» в пилотках с красной звездой, как бы сошедших с висящих на стендах фотографий, запечатлевших эпизоды антифашистской борьбы. Те же выразительные глаза, красивые орлиные носы, твердые подбородки. Это они, бойцы-партизаны — молодые и старые, плохо вооруженные, босые и голодные — выдержали и отразили семь вражеских «оффензив», семь натисков отборных гитлеровских дивизий, усиленных пестрыми отрядами усташей Недича и Михайловича. Выдержали и дождались помощи советской армии. Группа бойцов со смехом разглядывает фотографию Драже Михайловича. На снимке физиономия, заросшая до самых глаз косматой щетинистой бородой. На крючковатом носу круглые роговые очки. На голове колпак с четническим знаком. Известно, что Драже Михайлович и его соратники дали обет не стричься и не бриться до возвращения в Югославию короля. Легко представить себе горе парикмахеров, для которых были навсегда потеряны столь выгодные клиенты… В стеклянной витрине лежит большой лист эрзац-пергамента, на котором Гитлер извещает своих верных слуг — усташских генералов Славо Штанцера и Артура Густавича — о награждении их орденами «Германского орла». Ордена, своевременно снятые с генеральских мундиров, лежат тут же. Идем дальше. Можно подумать, что фашистские оккупанты специально позаботились о том, чтобы доставить народному правосудию наиболее полный и неопровержимый материал о своих злодействах. С маниакальным усердием снимали гитлеровцы сцены бесчисленных казней и расправ над партизанами. Фотоаппараты беспристрастно запечатлели и отвратительные гримасы палачей, и мужественные одухотворенные лица народных героев, не опускающих глаз перед топором и виселицей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});