Вокруг расстилалась развороченная земля, из которой торчали бревна, обрывки колючей проволоки и было разбросано нечто, недавно бывшее людьми. Как жаль, что пятен в «фельдграу» меньше.
Над крепостью висела пыль. Над Волынкой и Аркадией поднимались клубы черного дыма. Постепенно догорала роща, в трех километрах от позиций батальона пылал сухим пламенем лес.
Позиции вновь накрыло артогнем, но еще более вялым по интенсивности. Потратившись на ложные и не ложные цели, немецкие пушки требовали пополнения боекомплекта. Снаряды расходовались быстрее, чем их успевали подвозить.
— Танки!
— Самоходки! — поправил наблюдателя Ненашев, различая сквозь муть и дым характерные квадратные очертания низко сидящего силуэта «штуга».
Универсальная вещь. Бронирование позволяет ему действовать против дотов, не боясь пехоты, загнанной в укрытия минометным огнем. Дополнительно, за стереотрубой, высунутой из-за башни, может работать передовой артиллерийский наблюдатель.
Но вот первая незадача, именно с этого направления Панов такие штуки и ждал, четко различая танкодоступную и танконедоступную местность и торопя бригаду оружейников.
Пальцы младшего лейтенанта Зимина, сжимающие рукоятки наводки, дрожали от волнения. Движущаяся цель. Самоходка постоянно перемещалась, переваливаясь из стороны в сторону, и наводить пришлось непрерывно, то быстрее, то медленнее крутя ручку.
На спине расплывалось темное пятно.
Выстрел! Мимо!
— Осколочный! — не отрываясь от прицела, крикнул Зимин. Бронебойный есть лишь в «сорокапятке», в установке ДОТ-4. У его трехдюймовки другая задача.
Закрывая обзор, взметнулась земля. Никто не хотел умирать. Но младший лейтенант все равно продолжал удерживать прицел немного впереди «штуга», ожидая, когда враг сам войдет в перекрестие.
Выстрел! Мимо! Его зазнобило, как же так?
Черт! Дурак! Придурок! Угломер и так стоит с боковым упреждением!..
— Осколочный!
Заряжающий вновь воткнул в казенник унитарный патрон.
После взрыва в метре от корпуса, самоходку немного развернуло влево. Осколки и взрывная волна, повредив гусеницу, на время обездвижили «штуг».
Из дота ударила долго ожидающая именно этого момента сорокапятка, чертя в воздухе красную линию. Пробить лобовую броню «Штурмгешюца» она могла лишь с расстояния в полсотни метров, это потом уже выяснится на испытаниях. Бронебойно-трассирующий снаряд угодил в борт, и самоходка застыла, лениво поднимая в небо небольшой дымок с копотью.
Так, еще один критический момент миновал. Продолжения не последовало, пионеры вермахта сейчас чинили наплавной мост, проломанный следующим штурмовым орудием.
Ненашев взглянул на часы. Держаться надо еще два часа, потом, так или иначе, с севера в город ворвутся немцы. Гудериан переправился севернее и ничто не поможет Бресту.
Тактике ведения уличных боев Красную Армию не учили, население радовалось, что сгинули большевики и можно разжиться халявным добром. Итак, добавим еще минут тридцать-сорок, и немцы выйдут в тыл, но предварительно и окончательно перережут последний выход из крепости.
Так, что?
Сзади раздался шум, и Ненашев, обернувшись, увидел Иволгина, всего в пыли и копоти. Политрук тяжело привалился к стене траншеи, пытаясь отдышаться.
Какой у него взгляд! Панову внезапно захотелось уточнить его «политико-моральное состояние», именуемое, по флотскому, язвительному жаргону «полиморсосом».
— Ты, это… Как, целый внутри?
Замполит начал вставать, двигаясь какими-то рывками и тихо озверевая. Да как он может – так? Но начальник сам выглядел неважно, весь покрытый пылью и грязью, а под глазами уже отечные синяки. Видно, хорошо приложило тоже.
Ненашев сжал губы, зверя он в Иволгине разбудил – никого не любить, не жалеть. А дальше, ему самому надо вновь подняться.
— О! Вижу, что норме. Уймись, не в обиду сказано, и помянем павших, — достал флягу Максим.
— Я не буду пить.
— Глоток! Это приказ.
Неожиданно для Алексея, к нему вернулся аппетит. Как чертовски захотелось есть, просто режет под ложечкой.
Максим, поймав взгляд, лишь молча кивнул в ответ и, пользуясь командирским правом, принял внутрь еще один глоток, но во здравие. Блин, мерехлюндия, и только!
Великая Отечественная война, сутью которой является полное истребление и изгнание врага со своей территории, началась для политрука чуть раньше, чем выступление Молотова.
Тут же, ломая всякий пафос, со стороны немцев раздался приглушенный расстоянием длинный свисток. Они не хотели уступать. Их былой кураж исчез, но появились упертость, желание и силы если не прорвать, то прогрызть оборону русских.
Панов знал, что они обязательно это сделают, но чуть позже, чем в былой реальности.
— Щас, опять полезут, — вздохнул Максим, отряхивая с себя пыль и надевая каску.
— Откуда знаешь?
— Ой! Ты что, не слышал сигнал к атаке? Двигай на левый фланг.
Вермахт там шел не один, а гнал впереди пленных с ящиками в руках. Пулемет из дота заставил всех, чужих и своих, рухнуть на землю.
«Девяносто восемь, девяносто девять, сто».
****
— Санитары!.. Мать вашу! Куда вы подевались!
Два красноармейца несли мимо Ненашева по ходу сообщения очередное тело, накрытое плащ-палаткой.
Черт, как давит, гад! Именно давит, методично и умело выбивая его людей из траншей и укрытий.
И что? Когда дрогнет враг от танковой атаки? Где помощь? Или врут мемуары? Почему не идет в атаку дежурный батальон 22-й дивизии, где пехотинцы-мотострелки?[618].
По коже пробежали мурашки. Верно, теперь строить бой на фактах-воспоминаниях именно здесь – авантюра, внесены уже необратимые изменения в реальность. Если немцы начинают постепенно действовать иначе, то чего следует ожидать от своих?
Как вопросительно на него поглядывают бойцы. Где наши снайперы-зенитчики? Где лучшие в мире летчики на лучших в мире самолетах? Где лавина с блеском стали? Где, черт возьми, непобедимая Красная Армия!?
И ведь пока не объяснить, что это именно они и есть! Но какое терпение, доверие именно ему, бросающему своих дедов сейчас на смерть.
— Наши! Наши! — крикнул связист рядом с ним, радостно вскидывая руку вверх.
Максим приложил к глазам бинокль.
В небе плыли шесть двухмоторных самолетов «СБ», они шли без истребительного сопровождения бомбить аэродром, где базируются столь досаждавшие всем немецкие пикировщики.
Результат Саша знал, машины одну за другой собьет дежурное звено «Мессершмиттов». Никто из летчиков, видя гибель товарищей, с боевого курса не свернет. Последнему горящему бомбардировщику не хватит трехсот метров долететь до цели[619].
Однако Панов ошибался, эти, поднявшиеся со взлетного поля рядом с Пинском, немедленно принялись обрабатывать переправы немцев через Буг. Немцы перво-наперво разбомбили стоящие рядком новенькие «Пе-2», удивляясь, что они не горят, а самолеты лишь недавно собрали, и не было внутри ни масла, ни бензина.
«СБ» грамотно зашли со стороны солнца, и облака разрывов от зенитных снарядов появились, лишь когда начался второй заход[620].
Рядом вспыхнул воздушный бой. Четыре «чайки» бросились наперерез восьми «Мессершмиттам»[621], нацелившимся на советские бомбардировщики.
Выделывая пируэты, самолеты мелькали в небе. Спустя пару минут один из них, объятый пламенем, беспорядочно кувыркаясь, падал на землю. Немец, всматриваясь в бинокль, определил Ненашев. Все верно, силуэт ни с чем не спутаешь.
— Сбили фашиста! — проорал Максим, поднимая боевой дух.
В ответ раздался могучий рев, казалось, заглушивший звуки боя. Люди воодушевились. Сердце замирало, когда глаза следили за поединком в небе. Жива, сражается наша авиация!
Еще один «сто девятый», задымив, отвалил в сторону. Потом два разных по окраске самолета столкнулись в небе и обломками рухнули вниз.
Воздушный бой стих, лишь два купола висели в небе. По одному с западного берега хлестнули очередью и, надутый воздухом, шелк смялся, на секунду становясь медузой, а после, сдувшись, улетел в сторону.
«Перебило стропы», — догадался Панов и отвернулся. Саша не знал, что пилот, совершивший таран не погиб, а выжил, удачно угодив в пруд.
****
Генерал уселся за полевой рабочий стол с расстеленной тактической картой.
— Нам сбивают темп наступления! 45-я дивизия завязла в цитадели, на флангах большевики уже пришли в себя, опираясь на заранее занятые долговременные огневые точки.
Вся артиллерия уже работала только по ним, поднимая землю на дыбы. Земля и песок не успевали оседать. Но стоило пехоте приблизиться после обстрела, как по ней немедленно открывали пулеметный и пушечный огонь, а штурмовые группы отбрасывали. Дело уже дошло до штыковых атак.