Читать интересную книгу Маяковский. Самоубийство - Бенедикт Сарнов

М. А. Чимишкиан рассказывает, как в первые дни после смерти Маяковского застала Булгакова с газетой в руках. Он показал ей на строки — Любовная лодка разбилась о быт: «Скажи — неужели вот — это? Из-за этого?.. Нет, не может быть! Здесь должно быть что-то другое!»

(М. Чудакова. «Жизнеописание Михаила Булгакова». М., 1988, стр. 347–348)

Как-то раз в «Собаке», когда все шумно ужинали и гремели посудой, Маяковский вздумал читать стихи. Осип Эмильевич подошел к нему и сказал: «Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр». Это было при мне (1912–1913). Остроумный Маяковский не нашелся, что ответить…

(Анна Ахматова. «Листки из дневника»)

Мой Гдаль очень любил Маяковского, с томом Маяковского он прошел всю войну, а Мандельштама до знакомства с Надеждой Яковлевной мы почти не знали. И Гдаль все время боялся спросить, как она относится к Маяковскому. Уж очень ему хотелось, чтобы Надежда Яковлевна о нем хорошо отозвалась. И вот как-то мы приходим к ней, и Гдаль Григорьевич спрашивает: «Надежда Яковлевна, какое ваше отношение к Маяковскому?» А она: «Ну, я вам сейчас расскажу один эпизод. У меня был туберкулез, и Оська меня отправил в Ялту. Я гуляла по Ялте и вот однажды иду по набережной и флиртую с каким-то морячком. Навстречу Маяковский. (Эта встреча могла произойти летом 1928 и 1929 года.) Здороваемся. А он подходит ко мне и говорит: „Надя, можно вас на минуточку“. Я отошла. „Надя, бросьте. Осе будет больно“».

(Вита Гельштейн. «Надежда Мандельштам глазами близкого друга»)

… к Маяковскому О. М. относился хорошо и рассказывал, как они когда-то подружились в Петербурге, но их растащили в разные стороны: поэтам разных направлений дружить не полагалось.

(Надежда Мандельштам. «Воспоминания»)

В году 33-м был устроен в Политехническом музее вечер Мандельштама… Вступительное слово произнес Борис Эйхенбаум. Публики было довольно много, больше, чем я ожидал… Признаюсь со стыдом, я плохо слушал маститого докладчика, думая о слушателях, об этом вечере, устроенном внезапно, как вдруг откуда-то сбоку выбежал на подмостки Мандельштам, худой, невысокий (на самом деле он был хорошего среднего роста, но на подмостках показался невысоким), крикнул в зал: «Маяковский — точильный камень русской поэзии!» — и нервно, неровно побежал вспять, за кулисы. Потом выяснилось, что ему показалось, будто Эйхенбаум недостаточно почтительно отозвался о Маяковском (этого не было, Мандельштам ослышался)…

Мне казалось странным, что Мандельштам, так восхищаясь далеким ему Маяковским, довольно небрежно, порой неприязненно отзывался о поэтах, которые, как я тогда думал, должны были ему быть ближе, чем Маяковский. Он не любил символистов, ругал Бальмонта и Брюсова, поругивал Вячеслава Иванова…

(Семен Липкин. «Угль, пылающий огнем. Встречи и разговоры с Осипом Мандельштамом»)

Кто Маяковского гонительИ полномочный представительПерсидского ……… Лахути?Шенгели, Господи прости.Российских ямбов керченский смотритель.

(О. Мандельштам)

В непосредственной близости от памятника Пушкину, тогда еще стоявшего на Тверском бульваре, в доме, которого уже давным-давно не существует, имелся довольно хороший гастрономический магазин в дореволюционном стиле.

Однажды в этом магазине, собираясь в гости к знакомым, Маяковский покупал вино, закуски и сласти…

Именно в этот момент в магазин вошел Осип Мандельштам — маленький, но в очень большой шубе с чужого плеча до пят — и с ним его жена Надюша с хозяйственной сумкой. Они быстро купили бутылку «каберне» и четыреста граммов сочной ветчины самого высшего сорта.

Маяковский и Мандельштам одновременно увидали друг друга и молча поздоровались. Некоторое время они смотрели друг на друга: Маяковский ядовито сверху вниз, а Мандельштам заносчиво снизу вверх, и я понимал, что Маяковскому хочется как-нибудь получше сострить, а Мандельштаму в ответ отбрить Маяковского так, чтобы он своих не узнал…

Сухо обменявшись рукопожатиями, они молчаливо разошлись; Маяковский довольно долго еще смотрел вслед гордо удалявшемуся Мандельштаму, но вдруг, метнув в мою сторону как-то особенно сверкнувший взгляд, протянул руку, как на эстраде, и голосом, полным восхищения, даже гордости, произнес на весь магазин из Мандельштама:

— «Россия, Лета, Лорелея».

А затем повернулся ко мне, как бы желая сказать: «А? Каковы стихи? Гениально!»

(Валентин Катаев. «Трава забвенья»)

Катаев, рассказывая про встречу Маяковского и Мандельштама у Елисеева, конечно, что-то напутал и приврал… Маяковский крикнул через тогда еще узкую стойку с колбасами: «Как аттический солдат, в своего врага влюбленный…» Бедняге уже успели внушить, что у него есть враги — классовые и прочие… Хорошо, что он не потерял способности любить классово чуждых поэтов.

(Надежда Мандельштам. «Вторая книга»)

Собирая и складывая эту мозаику, я не больно утруждал себя поисками. Собрал и сложил то, что вспомнилось. Картина, однако, получилась довольно неожиданная. Можно даже сказать, парадоксальная.

Со всеми — предполагаемыми — своими соседями по бессмертию (теми, с кем ему сейчас «стоять почти что рядом») Маяковский при жизни ссорился. Над Булгаковым он откровенно глумился:

Профессор. Товарищ Березкина, вы стали жить воспоминаниями и заговорили непонятным языком. Сплошной словарь умерших слов. Что такое «буза»? (Ищет в словаре.) Буза… буза… буза… Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков…

(«Клоп»)

Мало сказать — глумился: участвовал в травле замордованного автора знаменитой пьесы, призывал чуть ли не к силовой расправе с ним. В 1928 году сочинил стихотворный памфлет «Лицо классового врага», в котором, объясняя, как разглядеть современного буржуя, замаскировавшегося, изменившего свой привычный облик, давал такую «наводку», такой опознавательный знак:

Он купил             у дворника брюки(прозодежда                   для фининспектора), —а в театре               сияют рукивсей игрой бриллиантного спектра…На ложу            в окно                     театральных касстыкая        ногтем лаковым,он   дает         социальный заказна «Дни Турбиных» —                                Булгаковым.

Мандельштама он называл «Мраморной мухой». Об Ахматовой и Цветаевой сострил, что они «одного поля ягодицы».

Естественно было бы предположить, что и они все платили ему той же монетой. Тем более что испокон веков —

У поэтов есть такой обычай:В круг сойдясь, оплевывать друг другаМагомет, в Омара пальцем тыча,Лил ушатом на беднягу ругань.

Он в сердцах порвал на нем сорочкуИ визжал в лицо, от злобы пьяный:«Ты украл пятнадцатую строчку,Низкий вор, из моего „Дивана“!..»

А Омар плевал в него с порогаИ шипел: «Презренная бездарность!Да минет тебя любовь пророкаИли падишаха благодарность!..»

(Дмитрий Кедрин)

Вряд ли, конечно, кому-нибудь могло бы прийти в голову, что Булгаков при встрече с Маяковским станет рвать на нем сорочку или плевать на него «с порога», как это было в обычае (конечно, если верить Кедрину) у поэтов старого Востока. Но не менее трудно было представить себе, что вдруг обнаружится между ними и полное взаимопонимание (как в истории, рассказанной Ермолинским). И совсем уж невозможно было вообразить, что Булгаков вдруг предпримет попытку написать лирическое стихотворение, вдохновившись предсмертными строчками Маяковского. (Формулировка М. Чудаковой, согласно которой стихи Маяковского послужили для Булгакова «своего рода образцом», несколько неуклюжа, но сам факт, отмеченный ею, сомнений не вызывает.)

Еще неожиданней, еще парадоксальней выглядят в этой моей перекличке голосов современников взаимоотношения Маяковского с Игорем Северяниным. О нем в «Облаке в штанах», как мы помним еще со школьных лет, он высказался куда оскорбительнее, чем потом о Булгакове: