Вообще очень много интересного. Город неузнаваем после 22-летнего перерыва[194]. Новый город застроился в местах, где прежде были «хоромы» отдельных феодалов и канцелярии маньчжурского и монгольского амбаней (губернаторов). На улице видны все способы передвижения, начиная с верховых на верблюдах и лошадях, телег с быком, навьюченной вереницы верблюдов и кончая быстро мчащимися автомобилями. Когда мы спускались на аэродром, поднимался оттуда монгольский аэроплан, сделав небольшой круг над городом, он спустился, пока мы были на аэродроме.
21 апреля. Утром, напившись чаю и позавтракав, отправились с т. Цэвеном в Учком. Побывали там и оттуда отправились в Монголо-русский банк, куда вчера т. Цэвен подал заявление об обмене денег (тугрики). Удержали при обмене 5 %. Заехав дальше в потребиловку (русскую), купил необходимое белье и постельные принадлежности, так как выехал на аэроплане и ничего с собою не мог захватить, кроме портфеля с бумагами. […]
22 апреля. Здоровье – неважно. […] Пошел на базар. Заходил кое в какие китайские фирмы. Все по-прежнему, но прибавилось к старому много нового. Например, рядом с вьючными верблюдами и арбами с волами проскакивают автомобили и извозчики. […]
Часа в 4 пошел по лавкам. Магазины и лавки работают до 6 час. вечера, но только магазин Госторга был открытым. […] Оказалось, что Госторг ликвидируется. Извозчики без таксы, торгуются. Если едет один пассажир, извозчик старается посадить другого, чтобы и за один конец получить двойную плату. Удивительная приспособляемость! Извозчики большею частью китайцы. Попадаются изредка монголы. Других национальностей пока не заметил. Подле склада Монценкоопа сложено много бревен лиственничных. Говорят, что сплавляются они с верховьев Толы. Бревно, которое пойдет на плахи, обходится 25 руб., а бревна на дрова – по 7–8 руб. за штуку.
Сегодня в частном кругу слышал рассказы двух молодых людей, занимающих известные посты в столичных организациях. Один рассказывал известные эпизоды из жизни шаманов. Другой вспоминал кое-что из ламской жизни. Язык их понятен. У меня непонятных слов все же осталось несколько, зависящих, по-видимому, от быстроты речи халхасцев.
23 апреля. Переезжаю на квартиру при Монучкоме. Предоставили мне целый домик в три комнаты, обставили одну комнату хорошо. Есть все удобства для занятий. Сегодня в 9 час. 20 мин. прилетел аэроплан, по-видимому, снова из Верхнеудинска. Как регулярно и хорошо! После переезда на новую квартиру […] получил обратно заграничный паспорт, отобранный на аэродроме. Потом побродил по магазинам и лавкам, вернулся пешком в учкомскую квартиру свою. Читать пока нечего. У Жамцарано прочитал «Основы буддизма»[195]. Написана в апологетическом тоне, сопоставляет учение Будды с новым мировоззрением. Художник Н. Рерих напечатал и выпустил здесь несколько книжек в этом духе[196]. Сопоставляя такое новое течение с содержанием письма Борченко, приходится заметить, что, должно быть, появляется новое веяние – основать социализм на принципах древнего буддизма[197]. Какое это течение, пока судить не берусь. Разбор дам по возвращении к письму Борченко, которое оставил в Верхнеудинске.
Вечером занимался выполнением заказа т. Боян-Нэмэху. Дело в том, что он просил своих родных отправить ему по авиапочте тибетские порошки. Его зять Лодон, служащий ветуправления, достал порошки и с письмом передал завдобролетом. Сегодня я узнал, что едут в Верхнеудинск двое – русский и монгол. Дарма Жигмитов обещал передать пакетик т. Семенову. Я с Лодоном ездил к завдобролетом справиться о посылке и письме. Оказалось, что он ничего не сделал. Пришлось взять пакетик обратно и передать Жигмитову для передачи т. Семенову. Этот согласился взять с собою, сняв с себя ответственность, если отберут на таможне. Таким образом, мною исполнено дело по оказанию помощи т. Боян-Нэмэху.
24 апреля. Первый день Пасхи. Русская часть города, по-видимому, празднует, а монгольские учреждения отдыхают, как в обычный воскресный день (день отдыха). Выходил на улицу и наблюдал жизнь таможни. Там кипучая жизнь. Двое ворот. В одни пропускают верблюдов с вьюками и вгоняют гурты скота, идущие на продажу. После сбора пошлины выпускают через противоположные ворота. Во дворе стоят палатки. Лежат развьюченные верблюды. Стоят гурты овец и коз. Это в праздничный день, а в будни, вероятно, картина еще изменится. […]
Сегодня меня посетил т. Жамьян[198], предмонучкома, старик 63 лет. Говорит, что провел здесь более 20 лет. Раньше он был худонец (сельский житель). Сын его учится в Москве. Одна дочь за халхаским бывшим князем – эмигрантом в Пекине. Он скромно говорит, что ничему не учился, знает только монгольскую грамоту и т. д. Это обычная преувеличенная скромность всех монголов. Про деятельность Монучкома он говорит, что ничего еще не сделано, только идет коллекционирование всего ценного относительно Монголии вообще, чтобы было по чему учиться молодым людям.
Был у тибетского врача (Найданжаб). Ощупал пульс. Дал 5 порошков. Должно быть, большой практик. При мне пришел еще один больной. У него сидят 4 маленьких хуварака с тибетскими книжками, должно быть, ученики его.
Дома ко мне зашли Бадматар и Аюр. Первый говорит, что числа 12–13 получил письмо от Дондуба.
Читаю монгольский роман (перевод с китайского) и отмечаю интересные слова.
25 апреля. С утра стоит страшно ветреная погода. Пыль поднимается столбом. Заходил Артемий Иванович. Говорили о его занятиях, его взглядах на ургинский говор. На говор вообще всех халхасцев. Об ургинской жизни. О впечатлениях от цагалгана (новогоднего праздника) и т. п. Обедал в ресторане. Под вечер заходил Н., служивший в Буручкоме.
[…] Произвел на меня впечатление «непоседы». Сожалеет, что не успел уехать в Тибет с экспедицией Рериха, который выехал, по его словам, до границы (чьей?) на 5 автомобилях. Теперь он ждет какую-то тибетскую экспедицию из Москвы. Говорит, что непременно поедет с ней.
26 апреля. Погода еще хуже, чем вчера. Утром заезжал Жамцарано. Я ему напомнил, что пора приступить к работе. Говорит, что дня через два освободится и будет заниматься здесь. К тому же, говорит, вернется из поездки в СССР Гэлэг-Сэнгэ, очень интересующийся словарем терминологическим. Сегодня был у т. Берлина[199]. Заехал сначала в дом русского консульства. Оказалось, там помещается конвойная команда. Указали другой дом. Зашел. От дверей гонит часовой, говорит, что нельзя заходить, нужно подать записку. Иду на улицу, чтобы достать командировочное удостоверение, но не успел я затворить за собою дверь, как подбегает другой военный, по-видимому, из командного состава, и просит зайти очень вежливо. Зашел. Он спрашивает, кого нужно. Говорю, т. Берлина. Он указывает на домик на другой стороне улицы и просит зайти не через парадные, а другие двери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});