Этот мужчина с бледным исхудалым лицом, высокий и сухопарый, был в стального цвета сюртуке, черных коротких штанах и жилете; голову его увенчивала съехавшая набекрень потертая треуголка.
Длинная шпага била его по тощим, но мускулистым ногам.
Он шел следом за женщинами, смотрел, слушал, пожирая все своими проницательными глазами, глядевшими из-под черных бровей.
– Ба, – удивился Бийо, – лицо этого человека мне знакомо, я встречал его во всех стычках.
– Это судебный исполнитель Майяр, – сказал Жильбер.
– Да, верно, это он, он вслед за мной прошел по доске в Бастилию; он оказался ловчее меня и не свалился в ров.
Майяр вместе с женщинами скрылся за поворотом.
Бийо очень хотелось последовать примеру Майяра, но Жильбер увлек его за собой в Ратушу.
Все бунтовщики, будь то мужчины или женщины, рано или поздно неизбежно приходят к Ратуше. Вместо того, чтобы плыть по течению реки, Жильбер направился прямо к ее устью.
В Ратуше уже знали, что происходит в Париже, но не придавали этому значения. И правда, что за дело флегматику Байи и аристократу Лафайету до какой-то женщины, которой взбрело в голову бить в барабан. Кто-то раньше времени начал праздновать масленицу, только и всего.
Но когда вслед за барабанщицей пришли две или три тысячи женщин; когда на флангах этого войска, которое увеличивалось с минуты на минуту, показалось не менее многочисленное войско мужчин, зловеще усмехающихся и вооруженных; когда стало понятно, что эти мужчины заранее радуются злу, которое собираются совершить женщины, злу тем более неотвратимому, что было известно, что общество не будет препятствовать злоумышленникам творить зло, а власти не будут карать их после того, как оно свершится, члены городской управы забеспокоились.
Мужчины улыбались, потому что им было отрадно видеть, как слабая половина рода человеческого совершит зло, которое не смели совершить они.
Полчаса спустя на Гревской площади собралось десять тысяч женщин.
Видя, что их много, они встали руки в боки и стали решать, как быть дальше.
Обсуждение проходило бурно; говорили в основном женщины из народа, рыночные торговки, проститутки. Многие были роялистками и не только не собирались оскорблять короля и королеву, но пошли бы ради них на смерть. Отголоски этого странного спора были слышны за рекой, у молчаливых башен Собора Парижской Богоматери; чего только не повидал этот собор на своем веку, но такого еще не бывало.
Итог обсуждения был таков:
«Пойдем подпалим Ратушу, где изготовляется столько бумажного хлама, из-за которого мы голодаем».
В это время в Ратуше как раз шел суд над булочником, который обвешивал покупателей Понятно, что чем дороже хлеб, тем выгоднее занятие такого рода; но чем оно прибыльнее, тем оно опаснее.
Поэтому «фонарных дел мастера» уже поджидали булочника с новой веревкой.
Охрана Ратуши всеми силами пыталась спасти несчастного. Но, как видно, с некоторых пор человеколюбие было не в чести.
Женщины набросились на охрану, разбили ее наголову, ворвались в Ратушу и начали погром.
Они хотели все, что можно, бросить в Сену, а что невозможно бросить в Сену, сжечь на месте.
Итак, людей в воду, стены в огонь.
Это была нелегкая работа.
В Ратуше было много разных разностей.
Прежде всего, в ней находились триста избирателей.
В ней находились мэры и их помощники.
– Больно долго бросать всех этих людей в воду, – сказала одна рассудительная женщина, которой хотелось поскорее со всем покончить.
– Но ведь они этого заслуживают, – сказала другая.
– Да, но у нас мало времени.
– Ну что ж! Сожжем все! – предложил чей-то голос. – Так будет проще.
Стали искать факелы, потребовали огня; потом, заодно, чтобы не терять времени, решили повесить одного подвернувшегося под руку аббата – Лефевра д'Эрмессона.
По счастью, человек в сером сюртуке не дремал. Он перерезал веревку, аббат упал с высоты семнадцати футов, вывихнул ногу и, хромая, удалился под хохот всех этих мегер.
Аббат дешево отделался благодаря тому, что факелы уже горели и поджигательницы уже подносили их к бумагам так, что еще десять минут – и все было бы в огне.
Неожиданно человек в сером сюртуке бросается и вырывает головни и факелы из рук женщин; женщины сопротивляются, мужчина размахивает горящей головней и пока женщины гасят подолы юбок, он выхватывает из огня занимающиеся бумаги.
Что это за человек, осмелившийся восстать против десяти тысяч разъяренных созданий? С какой стати он ими командует? Аббата Лефевра повесили наполовину, но эту жертву они не упустят. За него вступиться будет некому, ведь сам он уже не сможет этого сделать.
Поднимается неистовый гвалт, все грозят храбрецу смертью; угрозу пытаются претворить в дело.
Женщины окружили мужчину в сером сюртуке и уже накинули ему петлю на шею. Но тут подоспел Бийо Он схватился за веревку и остро отточенным ножом стал кромсать ее на куски, крича:
– Остановитесь, несчастные, вы что, не узнаете одного из покорителей Бастилии?! Того, кто прошел по доске, чтобы заставить их сдаться, пока я барахтался во рву?! Вы что, не узнаете господина Майяра?
Услышав это имя, такое известное и внушавшее такой страх, женщины остановились. Они переглянулись, отерли пот со лба.
Они потрудились на славу, и хотя уже стоял октябрь, пот лил с них ручьем.
– Это господин Майяр, покоритель Бастилии! Это господин Майяр, судебный исполнитель из Шатле!
Угрозы сменяются ласками; Майяра обнимают с криками: «Да здравствует господин Майяр!»
Бийо оказал Майяру услугу, какую Майяр оказал аббату.
Майяр молча смотрит на Бийо и пожимает ему руку.
Рукопожатие говорит: «Мы друзья!»
Взгляд говорит: «Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, рассчитывайте на меня».
Майяр вновь обрел на этих женщин влияние, которое еще увеличилось оттого, что они перед ним провинились.
Но Майяр – старый моряк, он вышел из народа и знает это море предместий, которое поднимается от малейшего ветерка и утихает от одного-единственного слова.
Он умеет направлять эти народные волны – лишь бы народ позволил ему сказать несколько слов.
Впрочем, сейчас как раз подходящий случай, все затаив дыхание слушают Майяра.
Майяр не хочет, чтобы парижанки разрушали коммуну, то есть единственную власть, которая их защищает; он не хочет, чтобы они уничтожали акты гражданского состояния, которые удостоверяют, что не все их дети – ублюдки.
Речь Майяра, непривычная, резкая, насмешливая, произвела свое действие.
Никто не будет убит, ничто не будет предано огню.