Стоп! Назад! Соответствующая картина уже начинает проступать в сознании, оформляясь словами-образами, и если я еще чуть-чуть дам волю своему пакостному воображению… Не знаю я, что тогда будет – и знать не хочу! Может быть, ничего, а, может… нам акула-каракула нипочем, нипочем, мы акулу-каракулу кирпичом, кирпичом, а также кулаком, каблуком, балыком, матюком… Эх, Пашка, Пол-Пашка, братец ты мой неприкаянный, как же тебя приложило мордой об жизнь! И все-таки ты жив, жив отчасти, не по-людски, а по-своему, по-новому, приспособившись к расширению нашей хреновой реальности; ты можешь на время становиться почти прежним. Правда, цена этого способна вывернуть человека наизнанку, страшная цена, последняя цена, а ты ее платишь, выходишь, возвращаешься… Сам выбрал, Пашка. Сам. Теперь я знаю: есть в этом ужасающем существовании нечто необъяснимо притягательное, засасывающее… Кажется, я тебя понимаю. Кажется…
Хватит!
С огромным трудом мне удается стряхнуть с себя наваждение.
– Не бойтесь, Идочка! Ну спросите, спросите пожалуйста: «Что с вами, больной?» – и я вам честно отвечу: «Со мной все в порядке!» Да не смотрите вы на меня так, не съем я вас! Я сестрами милосердия не питаюсь. И вообще, женщины меня интересуют отнюдь не с гастрономической точки зрения…
Поспешно захлопываю рот (язык мой – враг мой!), но снова поздно.
Идочка, мгновенно зардевшись майской розой, отворачивается и принимается тщательно оправлять халатик. Ну и ладно, теперь хоть в обморок грохаться не будет.
Подмигиваю ей и почти с легким сердцем отправляюсь на кухню: потрошить холодильник.
Время обеда еще не настало, но мой голод об этом знать ничего не желал, поэтому готовить я собирался основательно. Тут одной яичницей не обойдешься, это факт, данный нам в ощущении! Ага, пока я валялся, Фол с Ерпалычем, оказывается, успели натащить в дом немало жрачки. Или это Идочка постаралась? Не важно! Мясо есть, сыр, лук, майонез, банка шампиньонов «Людвиг» – эх, забабахаю-ка я сейчас мясо по-гамбуржски!
Пальчики оближем!
Фол сразу понял, что я затеял, и сломя голову кинулся помогать – кенты вкусно пожрать всегда мастера, это мне хорошо известно! И от работы не отлынивают… ну давай, режь лук колечками, да потоньше, оглобля хвостатая!
Ерпалыч остался в моем кабинете. Видимо, решил обдумать создавшееся положение. Пусть его думает; пообедаем, тогда и расскажет, к каким выводам пришел.
Голодное брюхо к учению глухо, что неверно по форме, зато исключительно верно по содержанию.
Идочка все порывалась нам помочь, но мы с Фолом в один голос заявили, что мясо любит мужскую руку, да и места на кухне почти нет (что было чистой правдой, учитывая габариты кентавра!). В итоге сестра милосердия, не знавшая, чем заняться, занялась уборкой квартиры – хотя на наш взгляд убирать там было нечего. Но это на наш взгляд. Мужской и неотесанный. О чем и было сообщено во всеуслышанье. В результате некоторое время каждый был занят своим делом, из духовки разносился по округе одуряющий аромат запекаемого мяса, и все было хорошо, кроме странного ощущения слежки.
За нами.
Ну и черт с ним, с ощущением! За последнее время оно возникало у меня с завидной регулярностью, и я начал к нему понемногу привыкать. Даже если за нами и впрямь кто-то следит – флаг ему в руки, якорь в глотку и три кактуса в ноздрю, как говаривал один боцман из анекдота! Смотрите, завидуйте! – мы сейчас такую вкуснятину есть будем!
И едва я успел возрадоваться, ткнув вилкой в почти готовую корочку, румяную и поджаристую…
Сперва из гостиной раздается истошный визг Идочки.
Почти сразу визг обрывается, сменившись мягким стуком упавшего тела. Ну вот, опять обморок, – успеваю отметить я про себя, опередив замешкавшегося у плиты Фола и первым врываясь в комнату.
Идочка живописно раскинулась на полу, а напротив, в стене, резво скрывался от правосудия старый знакомый исчезник; правда, раньше он больше по сортирам шастал.
Неужели опять?!
– Стой, зараза! – выкрик получился крайне глупым. – Стой, кому говорю!
Исчезник обернулся через плечо, неодобрительно посмотрел на меня лупатыми глазищами и погрозил корявым, склизким пальцем:
– Эх, Абрамыч… Не послушался меня? Зря, Абрамыч, зря…
Неожиданно Тот застыл, ноздри его распахнулись воронками на пол-лица, жадно втягивая воздух (никак мясо учуял, подлец!) – и с завидным проворством он полез из стены обратно в мою квартиру, одновременно уменьшаясь в размерах.
– Здесь, здесь где-то, чую… Абрамыч, чую ведь!.. – бормотал он себе под нос.
Кубарем выпав наружу, он быстро, как на коньках, скользит в сторону кухни, оставляя за собой на паркете слизистый след; чудом огибает спешащую на помощь конницу в лице Фола и исчезает из виду.
– Эт-то еще что?! – вытаращился мой приятель на незваного гостя.
– Исчезник! – я тоже стою дурак дураком и гляжу вослед Тому, машинально крутя по два кукиша на каждой руке: так спокойнее. – Блин, куда это он? Фол, глянь, как бы не натворил чего!
Однако исчезник, успев за это время принять размеры какого-нибудь Мальчика-с-Пальчика, вновь возникает на пороге и теперь, обиженно бормоча: «Спрятали!.. спрятали… не туда, не туда!..», во весь дух носится вокруг беспамятной Идочки.
Тот возбужденно приплясывает, всем телом припадая к полу, обнюхивая и чуть ли не облизывая его.
– Здесь, здесь! – доносится до нас. – Нашел!..
На миг он исчезает, просачиваясь прямо сквозь паркет, но сразу возникает снова, на полметра левее.
– Дайте! Дайте мне! Вам что, жалко? Дайте! – на нас устремлен взгляд слезящихся, умоляюще-заискивающих глазок Того, и наконец до меня доходит!
Исчезник стоит как раз на том самом месте, где я целую вечность тому назад разбирал паркет со стороны Выворотки, рыл яму, куда лилась кровь зарезанных мною…
Кровь!
Жертвенная кровь, возвращающая память!
На сморщенном личике малыша надежда мешается со страданием мучимого похмельем алкоголика, знающего, что где-то здесь, у этих людей, есть целая бутылка водки – может, нальют? Ну что им стоит? Ну хоть сто грамм!
– Ну пожалуйста, дайте мне! Абрамыч, отслужу! Верой-правдой! Не могу больше… хоть капельку…
Наркоман.
Которому срочно нужна очередная доза.
А я, дурак, ему кукиши крутил… Бетон Бетоныча ему, а не кукиши!
– Нет. Убирайся, – он мне противен, этот унижающийся Тот, бомж-счезень, приученный кем-то (кем?!) к страшному багряному соку, ради которого Тот теперь готов на все.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});