И вот, как бы воскресший по какому-то чуду для новой жизни, я хочу начать ее опять-таки с исполнения того назначения человека, для которого он посылается на землю, а именно, в наше страшное время – облегчить страдания ближнего. Как я понимал свое назначение среди человечества, скажут эти мои записки, но не статьи Троцкого, Черноморцева и др., приписывающих мне карьеризм, авантюризм и т. п. качества, которых я был чужд всю свою жизнь. Девиз моей жизни – ПРАВДА!
...Все несчастье моей жизни заключается в том, что для меня, когда нужно сказать чистую правду, – не существует ни генерала царской армии, ни генерала Красной Армии. Правда, как всем нам известно, – есть общественная необходимость. Без нее жизнь немыслима. Правда, являясь двигателем лучших возвышенных сторон человеческой души, должна чутко оберегаться от захватывания ее грязными руками. Она в своем голом виде – тяжела, и кто с ней подружится – завидовать такому человеку не рекомендуется. Для нее нет ни личных, ни политических соображений – она беспристрастна, но жить без нее немыслимо. Правда, как говорит наш народ, ни в огне не горит, ни в воде не тонет. И всю жизнь я тянулся к этому идеалу, падаю, снова поднимаюсь, снова падаю, больно ушибаюсь, но тянусь... Совершенства нет на земле, но к нему мы обязаны идти, если живем не во имя личного эгоизма...
Круговорот жизни втянул меня на арену общественной жизни и политической борьбы, и во всем этом я принимаю участие постольку, поскольку переживаемый момент требует моих физических, нравственных и умственных сил. Чувствовать над собою чье-либо господство я не любил еще при Николае Романове. Это тоже одна из причин моих несчастий, если только борьбу за торжество правды, за социальную справедливость считать несчастьем. Став на путь борьбы за Советскую власть, на путь борьбы за укрепление за трудящимися массами средств производства, за их социализацию, – я искренним желанием имел одно: не дать генералам, помещикам и капиталистам увлечь темное и политически невежественное казачество на контрреволюционный путь. Я стремился, чтобы увлечь казачество на борьбу за Советскую власть, за борьбу в союзе с трудовыми массами России...»
В этих страницах вся суть его миропонимания, диалектика его борьбы. «Девиз моей жизни – правда!» Этот девиз привел его в революцию, с этим девизом на устах он погиб. До рокового дня осталось всего лишь 15 месяцев... Как он ими распорядился?
Став членом Донисполкома, заведовал земельным отделом. Ездил по станицам, хуторам, улаживая острейшие земельные конфликты. Убеждал казаков больше сеять – республике нужен хлеб. Обязанности свои исполнял добросовестно, но тяготился ими, считая чересчур кабинетными. А тут еще неутешительные вести с фронта... И он снова обращается к разуму и сердцу своих братьев, донских казаков – бросить оружие и вернуться домой.
Снова та же страсть и горячность и вера в то, что именно от его призывов люди вдруг остановятся, придут в себя и задумаются о ненормальном, противоестественном житье-бытье, которое противоречит всем разумным началам. Услышат в самих себе человека разумного и доброго и начнут возрождать разрушенный донской край. А сколько раз он обращался с подобными призывами? И что-нибудь изменил? Изменил строй жизни донских казаков? Многовековой их уклад, сложенный из мириадов деталей и сколоченный такой силой, которая не подвластна никому и ничему. Даже несмотря на его бешеную энергию, неужели он не понимал, что его усилия тщетны?.. Но ведь он мнил себя героем, способным на великие свершения – разрушить старый мир и на его обломках построить новый. А разве великое свершение – разрушать?.. Да и потом, как это на обломках строить?.. Что же за строение получится?.. Но таков лозунг творцов революции! А Миронов сам-то, кажется, и не стремился разрушать фундамент здания, созданный поколениями донских казаков, считал его крепким и жизнеспособным. Тогда к чему же он в конце концов стремился? К свободе. Но это же... мираж. Помнит он, как в знойной, раскаленной полуденным солнцем степи возникают фантастические видения, но при приближении к ним исчезают и возникают уже в другом месте, заманивая усталого путника все дальше и дальше... в гибельную пустоту. Где только единственная реальность – зной. Его руками не возьмешь, чтобы испытать на упругость, на языке вкуса не остается, только сухость во рту... И все равно он не переставал гоняться за степным миражом – свободой. Ну и гонялся бы себе на здоровье, как за собственной тенью, но зачем же в это дело надо было втравливать донских казаков, привыкших мозолистыми ладонями ощущать реальные предметы? А он все время только и делал, что силком пихал в их руки счастье-свободу. И представал пред ними чем-то вроде искусного фокусника, поучавшего, как прекрасно ощущение, когда ладонями захватываешь воздух да как можно большими порциями и кричишь от восторга, что эта пища даже полезна для казачьего желудка?.. Ерунда какая-то лезет в голову! И как только он мог до такого додуматься... Но не может же он теперь отказаться от всех воззваний, с которыми носился по белу свету? Да его никто и не заставляет. Однако вместо мифического добра, о котором он без устали твердил, не вели ли его дела к... преступлению? Что?! Этого еще его больному воображению не хватало!.. Ему, что ж, казалось, что он взлетал над миром? А выходит, падал? Да и падал-то не летящей птицей, у которой ветер шумит в крыльях и хоть чуточку ее поддерживает, а тяжелым грузным камнем... Раскалываясь о жесткую, неласковую землю... Ну а «милость к падшим призывал»?! И в этом его оправдание? А в раскаленной ненависти, которая обуяла родимый край, его вины нет? И за когтисто-костлявую руку злобы, перехватившую дыхание на шее матери-Родины?..
«Донские казаки и крестьяне! Много вас бродит в Грузии и по горам Кавказа, боясь вернуться домой.
Вернитесь в свои разоренные углы, к своим покинутым семьям.
Вас ждут!.. С глазами, наполненными слезами, с страшною сердечною кручиною ц душевною тоскою – твоя старуха мать и преждевременно высыхающая жена, окруженная голодными детьми, – целыми днями и ночами глядят за околицу, поджидая своего родного пахаря, своего кормильца.
Вернись, донской казак, в свой родной хутор, в свою станицу...
Вернись, донской крестьянин, в свое родное село, в свою слободу...
Советская власть, если вы искренне покаетесь, простит вас и предаст забвению ваше преступление пред трудящимися массами.
Член Донского областного исполнительного комитета, казак станицы Усть-Медведицкой Филипп Миронов».
22
Еще до конца не осознавая своей роли в общей братоубийственной войне, Филипп Козьмич Миронов с его всегдашней готовностью быть там, где трудно и опасно, пишет заявление в обком партии и в облисполком: «Сегодня 31 июля в „Советском Доне“ я прочел две заметки: „Нужно ликвидировать Врангеля“ и „Все силы для отпора Врангелю“. В газете „Красный Дон“ от 30 июля помещена статья „Опасная заноза“ и заметка „Смерть Врангелю“. Понимая эти статьи и заметки как клич, как тревогу, считаю преступным не отозваться на этот зов, как коммунист и военный специалист. В грозный и решительный час пролетарской борьбы я еще раз хотел бы испытать свое счастье в борьбе с Врангелем, не покидавшее меня на фронтах – японском, германском и последнем – гражданском. Прошу забыть недоразумения прошлого и разрешить отдать мои военные знания и опыт, а может быть, и жизнь на дело укрепления коммунизма, в рядах Красной Армии, первые шаги которой мне пришлось создавать на севере Дона в 1918 году против Краснова. Не откажите же донести куда следует о моем желании – пойти самому и повести рабочих и красноармейцев знакомыми дорожками для уничтожения барона Врангеля. К сему – Ф. Миронов».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});