Не забыл. Помнит, что эта моя любимая. Вот спасибо. Он пел до трех часов утра. Каблуком своего изящного остроносого сапожка он бил в пол в такт ритму. Наш дом сотрясался от раскатов его неповторимого голоса. «Идет охота на волков, идет охо-та-а-а». «Протопи — не топи, протопи — не топи-и-и». «А на нейтральной полосе цветы-ы-ы». «Часто нас заменяют другими, чтобы мы не мешали врань-ю-ю». «Я скачу, но я скачу иначе-е-е». «Я коней напою, я куплет допо-ю-ю».
Он ничего не спросил меня о травме. Он просто в первый день своего приезда пришел туда, где был особенно нужен.
Сейчас в газетах, по телевидению спрашивают: что такое современный человек, современная песня и что такое вообще понятие «современный»? Все, что рождает в человеке силу поднять голову, идти дальше, верить в себя и людей, все, что рождает и дарит импульс Жизни. От Высоцкого шел импульс Жизни. «Современный» — это Владимир Высоцкий. Он слишком тонко понимал причины усталости и апатии человека, неспособного больше к борьбе, к сопротивлению. Он не сочинял песен про звездную, нереальную жизнь. Он видел многое несовершенное на земле. Земной, доступный и свой. Казалось бы, все так просто — взять и написать про то, что Вокруг, бери и пиши. Ан… И больше такого Володи Высоцкого нет.
В три часа ночи я шепнула Маше, которая с огромным интересом глазела на легендарного Владимира Высоцкого: «Посмотри с балкона, горит ли свет у соседей внизу?»
— Мам, во дворе все окна и балконы настежь! И у всех горит свет!
Евгений Евтушенко. КИОСК ЗВУКОЗАПИСИ
Памяти Высоцкого
Бок о бок е шашлычной,
шипящей так сочно,
киоск звукозаписи около Сочи.
И голос знакомый,
с хрипинкой, несется, и наглая надпись:
«В продаже — Высоцкий».
Володя,
ах, как тебя вдруг полюбили со стереомагами автомобили!
Толкнут
прошашлыченным пальцем
кассету,
и пой,
даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит
в игрушечке-«Ладе»
со шлюхой, измазанной в шоколаде,
и цедит,
чтоб не задремать за рулем!
«А ну-ка Высоцкого
мы крутанем!»
Володя, как страшно
меж адом и раем
крутиться для тех, кого мы презираем!
Но, к нашему счастью,
магнитофоны
не выкрадут
наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы
и Нью-Йорка,
для части планеты, чье имя — «галерка»,
и ты к приискателям
на вертолете
спускался
и пел у костров на болоте. Ты был полу-Гамлет
и полу-Челкаш
Тебя торгаши не отнимут.
Ты наш…
Тебя хоронили,
как будто ты — гений.
Кто — гений эпохи. Кто — гений мгновений.
Ты — бедный наш гений семидесятых,
и бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава
был Чехов с гитарой.
Ты — Зощенко песни с есенинкой ярой,
и в песнях твоих,
раздирающих души,
есть что-то от сиплого хрипа Хлопуши!
Киоск звукозаписи
около пляжа.
Жизнь кончилась.
И началась распродажа.
Алла ДЕМИДОВА. ОН ЖИЛ ТАК — И ПИСАЛ ТАК…
Чем больше знаешь человека, тем труднее о нем рассказать. Не знаешь, какой угол зрения выбрать. Каждый из нас, проработавших с Высоцким шестнадцать лет в Театре на Таганке, мог бы о нем рассказывать часами, но написать… Сейчас, слава богу, о нем много пишут. А после его смерти мы еле-еле смогли пробить в «Вечернюю Москву» маленькое сообщение. При жизни он пел:
И хоть путь мой и длинен и долог,И хоть я заслужил похвалу,Обо мне не напишут некрологНа последней странице в углу —Но я не жалею…
Но тем не менее все, кто знал его в какой-то степени, мне кажется, должны оставить свои воспоминания. Пусть это будут только разноцветные камешки для будущей большой мозаики — жизнеописания поэта — грядущему художнику, которому по плечу будет такая масштабная работа. Ведь мы сейчас, например, знаем о Пушкине больше, чем его ближайший друг Соболевский (который, кстати, не оставил о нем воспоминаний, хотя, быть может, знал его лучше других): для него были закрыты и переписка поэта, и его дневники — весь тот архив, который всплывает и теперь по листочкам. Теперь, спустя полтора столетия.
Я не хочу проводить никаких параллелей, не хочу сравнивать ничьи судьбы, и, как сказала Марина Цветаева, «дело поэта: вскрыв — скрыть».
А кому раскрывать? Видимо, Времени. И если я вспоминаю имя Пушкина, говоря о Высоцком, то по аналогии нечеловеческой концентрации всех творческих сил, по способности мощно собрать и мощно отдать.
Ощущение жизни как высшего долга. Не разъединить, а объединить. Быть на службе великой эволюции души, эволюции жизни.
Ощущение своего «я» в связи с космическим высшим духовным началом. Высокие помыслы и высокое горение нравственных чувств — каждый большой поэт должен зажигать это в людях. Поэт, как олимпийский бог, зажигает нравственный огонь в сердцах людей.
…У Высоцкого постоянно предчувствие конца и страх, что не успеет выразить свое кредо. Противоречие между высоким долгом и реальной жизнью, бытом сломало его. У него не было спокойствия. Его жизнь — это буйство страстей. Постоянное ощущение, что мог бы сделать больше.
Он недовоплотился. Отсюда постоянные срывы. Резкие разрывы с друзьями — не прощает малейшего предательства. Иногда разрывал очень жестоко.
О его двойственности натуры очень хорошо сказал он сам в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем, избил нещадно…» (сборник «Нерв»).
Через месяц после смерти Володи мне неожиданно позвонили из «Советской России» и предложили за два дня написать статью о Высоцком. Я. естественно, согласилась. У меня были дневниковые записи о последних двух «Гамлетах» — 13 и 18 июля, о похоронах и поминках (дома и в театре), и я их использовала в статье, которая вышла на полосу в жестоко скорректированном виде, но я не жалею: в «зоне молчания» о поэте была пробита брешь. Появилась некая возможность публикаций о нем.
Потом я написала еще две статьи о Высоцком: одну для «Юности» — «Гамлет нашего времени» (в печать пошло другое название — «Он играл Гамлета»): о том, как Володя менялся в этой роли, ведь за 10 лет мы сыграли 218 спектаклей. И другую статью — для «Литературного обозрения», о театральных работах Высоцкого, а вернее — о том, как начинали мы, вровень, и как неуклонно Володя шел вверх.
Так о чем вспомнить? О том, как Володя пришел в наш только что организованный Театр на Таганке, а перед тем посмотрел дипломный спектакль «Добрый человек из Сезуана» и решил (по его словам) во что бы то ни стало поступить именно в этот театр? Пришел никому не известный молодой актер, в сером буклированном пиджаке «под твид», потертом на локтях, с еще не оформившимся, слегка одутловатым лицом… Или о его сияющих глазах, когда он пришел в театр в новой коричневой синтетической куртке — кожа с мехом? Или о том, как постепенно вырисовывалась его внешняя пластика невысокого широкоплечего человека в узких, всегда очень аккуратных брюках (он любил оттенки коричневого), в любимой красной шелковой рубашке с короткими рукавами, которая обтягивала его намечающиеся бицепсы и грудь? Как постепенно исчезала одутловатость и лицо приобретало характерные черты — с волевым упрямым подбородком, чуть выдвинутым вперед?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});