Читать интересную книгу Полное собрание творений. Том 7 - Игнатий Брянчанинов

{стр. 518}

Однако по окончании училища Дмитрий Александрович вместо отставки, о которой он просил, был направлен в Динабургскую крепость. Вскоре, однако, начальство убедилось, что состояние здоровья не позволяет ему продолжать службу. Получив в ноябре 1827 г. «вожделенную» отставку, он отправился к отцу Леониду в Александро-Свирский монастырь. По пути он заехал в Петербург, где в это время находился Чихачев. «Вот я уже еду, — сказал он ему, — а как думаешь ты устроить свою дальнейшую жизнь? Не раздумал ли ты еще последовать за мною?» Чихачев, которому всегда казалось, что он, хотя и желал всем сердцем во всем подражать непорочной жизни своего товарища, но «далеко, далеко отставал от него и по слабости и по лености, и по вкоренившимся с детства порокам, от которых при всех усилиях не мог отстать», чистосердечно отвечал, что, не полагаясь на свои силы, он последует за своим другом только в том случае, если этот последний обещает никогда не оставлять его без своей помощи. «Подавай же в отставку, — воскликнул, услышавши это, товарищ, — а о неоставлении с моей стороны само собою разумеется».

Однако Михаил Васильевич тоже вместо отставки был командирован в Бобруйскую крепость. Здесь он вторично подал прошение об отставке, и на этот раз оно было удовлетворено. 11 ноября 1829 г. он прибыл в Площанскую пустынь Орловской епархии, куда к этому времени переместился отец Леонид со своими учениками.

Дмитрий Александрович с радостью встретил своего друга. К этому времени он уже преуспел в подвигах духовных и мог быть для своего товарища добрым наставником в первых шагах его иноческой жизни. Особенно утвердился он в правильности выбранного ими пути после происшедшего с ним здесь случая, описанного Чихачевым: «В одно утро, разбудив товарища своего Чихачева, послал его в церковь к утрени; сам же остался в келье, ибо по болезни не мог в то время даже в церковь ходить. Возвратившись от утрени, Чихачев застал его бодрым, веселым, и не следа болезни в нем не было заметно. «Что с тобой необычное сделалось?» — спросил Чихачев. «Милость Божия великая», — сказал он и поведал бывшее ему видение, не во сне, а в тонкой дремоте: виделся ему светлый крест во весь его рост и надпись на кресте таинственная и ему непонятная. Над крестом виделись ветви и длани Христа Спасителя, при кресте благоговейно стояли он и товарищ его Чихачев. И был от креста Голос к нему: «Знаешь ли, что значат слова, написанные на кресте?» — «Нет, {стр. 519} Господи, не знаю», — отвечал он. «Они значат искреннее отречение от мира и всего земного, — продолжал невидимый Голос, — а знаешь ли, почему ветви и длани Христа Спасителя наклонены на сторону ту, где стоит твой товарищ?» — «И этого не знаю, Господи!» — отвечал он. Тогда Голос ясно и значительно произнес: «Это значит, что он должен участвовать в твоих страданиях»».

На этом видение прекратилось, оставив в душе видевшего его глубокий мир, благодатное утешение и обильное умиление духовное, невыразимое словами. По замечанию Чихачева, с тех пор товарищ его получил особую духовную силу разума, удобно постигал и разрешал трудные вопросы и недоумения духовные и являл в себе многие свойства благодатные, нередко приводившие Чихачева к благоговейному удивлению.

Недавно прибывший в Площанскую пустынь Михаил Васильевич не сразу заметил, что товарищ его не вполне удовлетворен руководством отца Леонида; о себе же он писал: «Нередко случалось, придешь к отцу Леониду и передашь ему все свои беды, а он какими-нибудь простыми словами и благословениями до того облегчит сердечную скорбь и обновит унылый дух, что пойдешь от него совсем обновленный, как бы переродившийся новый человек, и примешься опять с усердием и удовольствием за внутренний подвиг очищения сердца от страстей». Дмитрий же Александрович страдал от многолюдства около отца Леонида, от празднословия в его приемной, от неумения старца разрешать его недоумения. Он просил старца благословить его жить отдельно, а тот, не сразу, но все же разрешил ему и Чихачеву жить отдельно, избегая многолюдных собраний.

Всего несколько месяцев прожили молодые подвижники в благодатном уединении в Площанской пустыни. В апреле 1829 г. отец Леонид вынужден был покинуть ее. Вслед за ним и Брянчанинову с Чихачевым было предписано оставить пустынь. Пришлось друзьям самим искать себе приют. Они побывали в Белобережной пустыни, но не смогли там остаться. Тогда они прибыли в Оптину Пустынь, куда перешел отец Леонид. Но и здесь настоятель ее, отец Моисей, колебался принять молодых дворян, предполагая, что им невмоготу будет соблюдать монастырские правила. Старшая братия, однако, уговорила его, и он разрешил им остаться.

Вскоре, рассказывает Чихачев, для них настали тяжкие и многотрудные дни: противники старчества относились неблагосклонно к ним, как ученикам отца Леонида, к тому же грубая мо{стр. 520}настырская пища, приправленная плохим постным маслом, весьма вредила и без того плохому здоровью Дмитрия Александровича. Видя, что другой пищи взять негде, друзья придумали у себя в келье варить похлебку без масла и, с большими затруднениями выпрашивая круп, картофелю и кастрюльку и употребляя вместо ножа топор, сами готовили себе более легкую и сносную пищу. Однако условия жизни привели к тому, что оба они тяжело заболели. Спасло их то, что некоторые изменения обстоятельств в семье Дмитрия Александровича [313] сделали возможным его возвращение под родительский кров в село Покровское, куда пригласили и больного Чихачева. По дороге в Покровское они приложились к мощам в Троице-Сергиевой Лавре и к мощам Димитрия Ростовского в Яковлевском монастыре. В Покровском, на первых порах, их встретили очень радушно: родители Дмитрия Александровича надеялись, что после перенесенных испытаний он откажется от своего намерения стать монахом. Чихачев вспоминал, что «его лечили, окружили всеми удобствами, при которых молодой человек быстро стал поправляться и сохранил навсегда к Александру Семеновичу и всей семье его живейшее чувство признательности».

Недолго, однако, могла продолжаться эта безмятежная жизнь. Мир снова начал настойчиво предъявлять свои требования, и молодые люди опять начали помышлять о том, как бы им поместиться на жительство в монастырь. В феврале 1830 г. в начале Великого поста они отправились в Кирилло-Новоезерский монастырь Новгородской губернии, в 30 километрах от города Белозерска. Здесь из-за сырого климата Дмитрий Александрович снова заболел, и в июне 1830 г. родители прислали за ним экипаж и его перевезли в Вологду.

Михаил Васильевич оставался еще некоторое время в монастыре и познакомился с прибывшим туда двадцатилетним юношей из купеческого звания, Петром Дмитриевичем Мясниковым, будущим Угрешским архимандритом отцом Пименом. В позднейших своих «Воспоминаниях» архимандрит Пимен писал: «Из младшей братии я застал в монастыре [Новоезерском] между прочими: Комаровского Александра Федоровича, Чихачева Михаила Васильевича и Яковлева Павла Петровича… Чихачев Михаил Васильевич, из весьма древнего и известного дворянского рода, был лет 22-х, роста весьма высокого, видный и красивый юноша, говорил очень скоро и пел октавою. Волосы имел черные и в мо{стр. 521}лодых летах уже чрезвычайно скудные. Он был весьма добр, обходителен, простосердечен и ко всему временному и мирскому совершенно беспристрастен и равнодушен. Послушание он имел клиросное пение, а когда ему приходилось читать сутки, то, так как он был весьма близорук и читать на обыкновенном налое не мог, по благорасположению к нему настоятеля, для него был сделан превысокий налой, соответственный его высокому росту. За свой добрый характер он был всеми весьма любим. Единственный его недостаток, впрочем, не от него зависящий и происходящий от природных способностей, это слабость характера и неимение собственного мнения и своего суждения…» Это свойство характера Михаила Васильевича понуждало Дмитрия Александровича постоянно беспокоиться о своем товарище: «Батюшка мой! — писал он П. П. Яковлеву 27 апреля 1830 г. — Поставь своею милостию — уведомь, если случиться что особенное с Михаилом Васильевичем, его отъезд и проч.».

Через некоторое время Михаил Васильевич также оставил Новоезерский монастырь и пешком отправился в родные места в Псковскую губернию.

Между тем произошли известные события: оправившись от недуга, Дмитрии Александрович Брянчанинов, по благословению Преосвященного Стефана, епископа Вологодского, поместился сначала в Семигородной пустыне Вологодской губернии, затем в Глушицком Дионисиевом монастыре, и, наконец, 28 июня 1831 г. Преосвященный Стефан самолично постриг его в мантию с именем Игнатия; 5 июля он был рукоположен в иеродиакона, 20 июля — в иеромонаха, а 6 января 1832 г. был назначен строителем Лопотова Пельшемского монастыря.

Михаил Васильевич, отправившись на родину, прибыл в Свято-Благовещенскую Никандрову пустынь, где и остался погостить. «Чин богослужения и напевы (киевские), неслыханные до сих пор Чихачевым, одаренным от природы великими музыкальными способностями и чудным голосом-басом, произвели на него необычайное впечатление, и он с рвением стал учиться таким напевам, ходя на клирос петь вместе с другими монахами Никандровой пустыни. [Впоследствии Чихачев вводил такие напевы в те обители, в которых находился; особенно много сделано им в Троице-Сергиевой пустыни.] Родители прислали за ним престарелую тетку, и она уговорила его ехать домой. Родители уговаривали его поступить на светскую службу. Тяжела была его внутренняя борьба, так как «сталкивалась сама любовь {стр. 522} с любовию же…». «Ради Христа надел и ношу это платье, зачем же для угождения миру и родным сниму его?» Так, не зная, на что решиться, провел он около года, то живя у родителей, то в Никандровой пустыни, настоятелю которой очень хотелось постричь его и сделать иеродиаконом».