доброго». И все.
Тоска овладела Степаном. Он не умел ее скрывать. Однажды у них с Ларькой вышел такой разговор. Они были одни в курене. Степан выпил вина, сплюнул.
– Не пьется, Ларька. Мутно на душе. Конец это.
– Какой конец? Ты что?
– Конец… Смерть чую.
– Брось! Пошли в Астрахань… Уймем там усобицу ихную. Можа, в Персию опять двинем.
– Нет, туды теперь путь заказан. Там два псаря сразу обложут – царь с шахом. Они теперь спелися.
– Ну, на Волгу пошли!
– С кем? Сколь нас!
– Сколь есть… Мужиками обрастем.
– Мужики – это камень на шее. Когда-нибудь да он утянет на дно. Вся надежа на Дон была… Вот он – Дон! – Степан надолго задумался. Потом с силой пристукнул кулаком в столешницу. – На кой я Корнея оставил?! Где голова была!.. Рази ж не знал я его? Знал: не станет он тут прохлаждаться.
В одной станице, в курене богатого казака, вышел с хозяином спор.
– Пропало твое дело, Степан Тимофеич, – заявил хозяин напрямки. – Не пойдут больше за тобой.
– Пошто?
– Пропало…
– Откудова ты взял?!
– Видим… не слепые. За тобой вить кто шел-то? Голытьба наша да москали, которых голод суды согнал. Увел ты их, слава богу, рассеял по городам, сгубил которых – теперь все, не обижайся. Больше некому.
– А ты, к примеру, пошто послужить не хошь?
– Кому? – Казак прищурил глаза в усмешке. – В разбойниках не хаживал, не привел господь-бог… С царем мне делить нечего – мы с им одной веры…
– А мужиков… – Степан уже пристально смотрел на казака. – Братов таких же, русских, одной с тобой веры… бьют их… У тебя рази душа не болит?
– Нет. Сами они на свой хребет наскребли… А ты, Степан, не жилец на свете.
Степан и Ларька уставились на казака.
– Смертью от тебя пахнет, – пояснил тот. – Как вроде – травой лежалой. Я завсегда чую, когда от человека так пахнет. Значит, не жилец.
– А от тебя не пахнет? – спросил Степан.
– От себя не учуешь. А вот у нас в станице, кто бы ни помирал, – я наперед знаю. Я – такой. Меня даже боятся. А от тебя сейчас крепко несет. Срубют тебя, Степан, на бою. Оно ба и лучше: взбаламутил ты всех… Царя лаешь, а царь-то кормит нас всех. А сейчас вот – по твоей милости – без хлебушка сидим. Мы за тебя и в ответе оказались. А на кой ты нам? Мы с царем одной веры, – еще раз сказал казак.
Степан побледнел.
Ларька встал и вышел из куреня, чтоб не видеть жестокой расправы. Слышал, как Степан сказал еще:
– Поганая ваша вера, раз она такая…
Больше Ларька не слышал.
Все те же три сотни казаков со Степаном бросались от станицы к станице, пытаясь поднять донцов.
Донцы не поднимались.
В одной станице их догнал верховой.
– За вами не угоняисся. То там, сказывают, видали, то тут…
– Говори дело!
– Корней в Кагальник нагрянул…
Степан, Ларька, сотники молчали.
– Ну? – не выдержал Степан. – С войском?
– С войском.
– Сколь?
– Сот семь, можа, восемь… Сказывает, грамоту от царя привез.
– Какую грамоту?
– Больше молчит. Велел сказать: милостивая грамота.
Степан долго не думал:
– В Кагальник!
– Степан… я не поеду, – заявил Ларька.
– Как так?
– Подвох это. Какая милостивая грамота! Ты что?
– Рази я для того еду, что в грамоту ту верю?
– Для чего ж?
– Приедем – все разом решим. Раз они сами вылезли – нам грех уклоняться от боя.
– В триста-то казаков – на семьсот!.. Нет, Степан… ты вояка добрый, а там тоже – не турки, а казаки.
– Умрем по чести.
– Мне ишшо рано.
Степан посмотрел в глаза честному есаулу. Ларька выдержал взгляд атамана.
Степан отвернулся, долго молчал. Потом обратился ко всем казакам:
– Казаки! Вы слыхали: в Кагальник пришел с войском Корней Яковлев. Их больше. Кто хочет иттить со мной – пошли, кто хочет с Ларькой оставаться – я не неволю. Обиды тоже не таю. Вы были верными мне товарищами, за то вам поклон мой. – Степан поклонился. – Разделитесь и попрощайтесь. Даст бог – свидимся, а нет – не поминайте лихом. – Степан подъехал к Ларьке, обнял его – поцеловались.
– Не помни зла, батька.
– Не тужи. Погуляй за меня. Видно, правду мне казак говорил…
Ларька смахнул некстати навернувшуюся слезу.
Степан развернул коня и не оглядываясь поскакал в степь. Он слышал топот за собой, но не оглядывался, крепился. Потом оглянулся… Не больше полусотни скакало за ним.
Трудно понять, какие чувства одолели Степана с момента, когда он узнал, что в Кагальнике сидит Корней Яковлев. Он прямиком шел к гибели. Он не мог не знать этого. И он шел.
Оставив полусотню на берегу Дона (таково было условие сидящих теперь в Кагальнике), он с тремя есаулами переплыл, стоя на конях, на остров. И явился в свою землянку, где были Корней и старшина.
У входа в землянку его и есаулов хотели разоружить. Степан вытащил саблю – как если бы хотел отдать ее – и вдруг замахнулся на караульных. Те отскочили.
Степан вошел в полном вооружении – решительный, гордый и насмешливый.
Корней и старшина сидели за столом. Всего их было человек двенадцать. Они слышали шум у входа, и многие держали правые руки с пистолями под столом.
В землянке была Алена. Матрены, брата Фрола и Афоньки не было.
– Здорово, крестный! – приветствовал Степан Кор-нея.
– Здоров, сынок!
– Чего за пустым столом сидите? Алена!.. Али подать нечего?
– Есть, Степан, как же так «нечего»!..
– Так давай! – Степан отстегнул саблю, бросил ее на лежанку. Пистоль оставил при себе. Есаулы сабель не отстегнули.
Степан прошел на хозяйское место – в красный угол. Сел.
Никто не понимал, что происходит. Даже Корней был озадачен, но вида не показывал.
– Где ж твое войско, крестник? – спросил он.
– На берегу стоит.
– Там полета только… Все, что ль?
– А у тебя сколь? Семьсот, я слыхал? Вот – семьсот твоих да полета моих – семьсот с полусотней. Вот мое войско. Пока столько… Скоро больше будет.
Корней вытер усы, промолчал.
Алена поставила на стол вино.
– Разливай, дядя Емельян! – Степан хлопнул по плечу рядом сидящего пожилого дородного казака. – Вынь руку-то из-под стола.
Дядя Емельян замешкался и смутился. Выручил его Корней. Взял бутыль и разлил по чашам. Но опять вышла заминка – надо брать чаши. Левыми? Не по-христиански. Половина сидящих продолжала сидеть.
Степан взял свою чару, поднял…
Старшина сидел в нерешительности.
– Кладу – вот. Выкладывайте и вы, не бойтесь.