Читать интересную книгу Дэниел Мартин - Джон Фаулз

— Почему ты молчал обо всём этом тогда, в Оксфорде, Дэн?

— Может, пытался сделать вид, что этого не было?

— Я помню только, что ты над всем этим посмеивался,

— Но я ведь написал ту пьесу.

— Ох, да, конечно. Я совсем забыла. — Она чуть улыбнулась ему и снова опустила глаза на могилу. — Завидую тебе. Когда вспоминаю наши вечные скитания из одного посольства в другое.

— Всё началось, когда я увидел, что на самом деле за этим кроется. Приходилось так много всего скрывать. — Они повернули назад и направились к машине. — Я был много хуже, чем твой Пол. Он по крайней мере может не скрывать того, что чувствует. А мне даже этого делать не дозволялось.

— Что же заставило тебя вернуться сюда?

Накануне, за ужином, они немного поговорили об этом, но Джейн, видимо, чувствовала, что Дэн был не так уж откровенен с ней. Он пристально смотрел на дорожку, потом бросил на Джейн взгляд, в котором прятались озорные смешинки.

— Деревенская толстушка с божественно синими глазами.

И вдруг Джейн широко улыбнулась и всплеснула руками в перчатках, на миг став самой собой — прежней.

— О, Дэн, как трогательно!

— В этом больше правды, чем тебе кажется, — пробормотал он.

Пока они ехали по тому же просёлку, что он когда-то каждое утро проезжал на велосипеде, он рассказывал ей про Ридов и про свой трагикомический роман с Нэнси.

— И ты её больше никогда не видел?

Он рассказал про последнюю встречу.

— Бедная женщина.

— Я почти и не вспоминал о ней. На самом-то деле причина не в ней. В тот первый раз, что я привёз сюда Каро… Думаю, всё дело — в чувстве утраченного домена. Я понял это сегодня утром, когда мы с Полом ходили. Кажется — абсурд, в эту ужасную погоду… но вроде бы возникло какое-то чувство… вновь обретённой невинности, что ли? Не уверен, что это так уж здорово. Очень уж смахивает на то, как миллионеры покупают жалкие домишки, в которых появились на свет.

— Ну, миллионеры делают кое-что и похуже этого. Насколько я могу судить.

Дэн усмехнулся в ответ на сухую иронию её тона.

— По всей вероятности, они так делают, чтобы напомнить себе, как далеко они с тех пор продвинулись. А я стал подозревать, что поступил таким образом, чтобы выяснить, как мало у меня осталось. — Он помолчал и добавил: — Видно, поэтому я больше сочувствую Эндрю, чем ты.

— Я никогда не смеялась над этой стороной его любви к Комптону. Ведь это именно то, чего нам так недоставало в детстве. Родного дома.

— Во всяком случае, у Нэлл он теперь есть.

— Да. Ей я тоже завидую.

Он взглянул ей в глаза, и она горестно сжала губы, как бы признавая, что сестринские разногласия не сводятся к одной лишь политике. И тут же, чуть слишком поспешно, словно испугавшись, что они погружаются слишком глубоко, оставив поверхностные слои далеко позади, спросила, видел ли он фильм Альбикокко «Le Grand Meaulnes»311?

Преодолели последний холм и по крутому спуску проехали вниз, мимо старых печей для обжига извести; на противоположном склоне долины, прямо напротив дороги, виднелась ферма.

Через пару часов они были уже в Ньютон-Эбботе; поезд Джейн пришёл точно по расписанию. Дэн попытался было купить ей билет, но сделать это ему позволено не было; так что он удовольствовался тем, что усадил её в вагон второго класса и постоял на платформе, улыбаясь снизу вверх, ей в окно.

— Спасибо тебе, Дэн, огромное. И за терпение тоже.

— Ты всё-таки подумай про те десять дней в Египте. Только слово скажи — и hey presto!312

Он больше не пытался прямо её уговаривать, просто за ленчем рассказывал про Египет, про Нил и вытянул у неё признание, что они с Энтони несколько лет назад тоже подумывали о таком путешествии, но из этого ничего не вышло. Теперь она смотрела из окна вниз, прямо ему в глаза, молчала, не находя слов. Он заговорил, прежде чем она успела рот раскрыть:

— Обещаю затаить на тебя зло за это.

Она улыбнулась, пытливо вглядываясь в его глаза, ища подтверждения каким-то своим сомнениям; напоследок притворилась беззащитной жертвой несправедливых поддразниваний. И сказала:

— Я влюбилась в твою ферму.

Раздался свисток, Джейн ещё раз сказала «Спасибо». Поезд тронулся, и она прощальным жестом подняла руку: бледное, замкнутое, вежливо отстраняющееся женское лицо, в котором в тот момент виделась какая-то озадаченность, сожаление, словно она ехала сюда, зная, что Дэн собой представляет, но теперь утратила уверенность в этом.

Он глядел вслед поезду ещё долго после того, как Джейн отошла от окна к своему месту в купе; он пытался уже теперь придумать предлог, чтобы — если она в конце концов откажется ехать в Египет — правдоподобно объяснить, почему он счёл поездку не столь обязательной и для себя самого.

Фиби приехала в Ньютон-Эббот вместе с ними — ей нужно было сделать кое-какие покупки, и ему пришлось полчаса ждать на стоянке около рынка, где он обещал встретиться с ней, чтобы отвезти домой. Он сидел в машине, курил, смотрел перед собой, вряд ли видя что-либо на самом деле. Какой-то частью своего «я» он прекрасно понимал, что Джейн права, сопротивляясь его предложению. Дело было не столько в потере времени — сценарий уже обретал форму, он успевал со сроками и мог бы сделать кое-что ещё в Египте, да и вообще Малевич дал ему дополнительное время для выполнения договора, — сколько в Дженни. Её взгляды в отношении других женщин были вовсе не так широки, как он пытался внушить Джейн. Лицом к лицу он мог бы попробовать её убедить; особенно если бы она познакомилась с Джейн, узнала бы все обстоятельства; но — по телефону, за тысячи миль друг от друга… это совсем другое дело. Она сочтёт, что здесь есть какой-то душок, и вряд ли он придётся ей по вкусу; ему нужно будет очень чётко объяснить, с чего это вдруг он воспылал такой жалостью к кому-то, кто столько лет был ему совершенно чужд, о ком он фактически ни разу с Дженни не говорил иначе как обиняками; и даже эти обиняки, в тот последний вечер, вызвали её возмущение.

Он кое-что говорил о ней в одном-двух телефонных разговорах, после самоубийства Энтони, но Дженни гораздо больше интересовала его реакция на Нэлл… и Каро.

Что же он мог бы сказать ей?

Существовал такой довод, как желание показать, что не так уж он велик и славен, чтобы пренебречь старой дружбой, что хочет закрепить состоявшееся примирение. Благодарность за помощь Каро: об этом, к счастью, он уже говорил ей. Вот практически и всё. Он легко мог рассеять любые подозрения о «сексуальной почве», но не мог признаться, что истина заключалась в другом: эта непонятная женщина, его бывшая невестка, была человеком, чья душа оставалась для него единственной, не похожей на душу ни одной из встреченных им женщин; что она из тех людей, которых невозможно исключить из своей жизни, невозможно классифицировать, поставить на определённую полочку… она задаёт загадки, за отказ от решения которых расплачиваешься дорогой ценой; она — как сама природа, — не сознавая того, самой сутью своей катализирует и растворяет время и ту среду, что стоит между исследователем природы и реальностью, в которой он существует.

Он снова вернулся мыслями к сегодняшнему утру, к этой поездке сквозь дождь, к тому, что было сказано и что — не сказано. Всё это носило прямо-таки эвристический характер. Даже когда она не задумывалась над тем, что говорила, она заставляла его думать. Возможно, это было как-то связано с непрозрачностью её характера, но скорее всего с той ролью, какую она играла в его прошлом; и чем дальше, тем яснее он понимал, как это важно для него, для обеих его ипостасей — для Дэниела Мартина и для Саймона Вольфа. Его metier долгое время заставляло его мыслить визуальными символами, представлять себе декорации, съёмочные площадки, движения, жесты, внешность действующих лиц, определённого актёра или актрису. Но это психологически непонятное существо принадлежало — или теперь стало принадлежать — к совершенно иному роду искусства, иной системе, той, в которую он только собирался проникнуть.

Прежде всего ему следовало отграничить своё реальное «я» от предполагаемого литературного двойника; и хотя наработанное мастерство и жёсткий принцип того рода искусства, в котором он работал, всегда рассматривать происходящее с точки зрения «третьего лица» могли, казалось бы, способствовать такой хирургической операции над самим собой, он вовсе не был уверен, что это ему удастся. Он предчувствовал, что и здесь Джейн могла бы ему помочь, ведь то, что она «заставляла его думать», фактически означало, что он начинает смотреть на себя её глазами. А её непрозрачность… ему вдруг пришло в голову, что она уникальна ещё и в том, что он не так уж ясно видит в ней своё отражение, что она вовсе не отражает того, что он обычно видел в других — не столь мыслящих, не столь несговорчивых и, может быть даже, не столь кривых — зеркалах более ординарных умов. Оставалось подозрение, что ей «думалось, что в нём что-то неправильно», несмотря на возникающие внешние проявления былой душевной близости. Она всё ещё, как когда-то, смешивала образы, меняла голос, переигрывала уже сыгранные сцены; так же поступала и Дженни, правда, иначе, по-своему, более искусственно, рассчитанно, агрессивно, словно привнося в личную жизнь профессиональное стремление не застыть в одном и том же амплуа.