теперь уже недолгий, век величаво, как екатерининский вельможа. Наши скромные пахринские небеса ничуть не хуже “пленительного неба Сицилии”. Есть еще тяга к сочинительству, живы родители, есть два-три милых лица и даже подумать есть о ком. Чем не жизнь?..»{637}
Про пленительное небо Сицилии – это цитата из Николая Некрасова, «Размышления у парадного подъезда». Надо думать, что стихотворение это по понятным причинам было весьма любимо Юрием Марковичем. Что касается упомянутых родителей, то здесь также все непросто. Мама – Ксения Алексеевна – родила будущего писателя от дворянина и белогвардейца Кирилла Александровича Нагибина, погибшего в 1920 году. Воспитывал Юрия другой отец – Марк Яковлевич Левенталь, которому Нагибин был «обязан намного больше, чем случайно зачавшему меня “другу русских мужиков”». Левенталь умер в заключении в 1952 году. Наконец, третий отец писателя, а правильнее сказать, второй отчим Яков Семёнович Рыкачёв и жил с ним вместе, в том числе и на даче в Пахре. Юрий Маркович к нему также очень хорошо относился.
Трудно представить Нагибина с тачкой на грядках – его, сибарита, любителя жизни во всех ее проявлениях. В ресторане «Националь» или в «Метрополе» – пожалуйста, а вот с тачкой – только во сне. Слишком широко жил Юрий Маркович, да он и сам себя так аттестовал: «Жил я размашисто, сволочь такая!» «Волга» с личным шофером, коттедж в Красной Пахре. А какие здесь устраивались пиршества… «Мы сидим на его даче за столом. Какой-то праздник. <…> За столом все жены Юрия Марковича, их штук пять. Здесь же последняя жена Беллочка. Она создала красивые бутерброды, сверху каждого – зеленый кружок свежего огурца… Вокруг стола бродит породистая собака. Ей дают бутерброд, но чаще она берет его сама прямо с тарелки, не дожидаясь подачки»{638}, – из воспоминаний Виктории Токаревой.
А самая последняя жена Нагибина – Алла Григорьевна – расценивала сам факт того, что Нагибин «имел собственного садовника» как несовместимое с образом жизни советского человека обстоятельство{639}. И она права, ибо личный садовник явление того же порядка, что и персональный шофер, но не тот, номенклатурный, а свой, получающий зарплату из кармана хозяина. Алла Григорьевна и занималась дачей: «Поселившись здесь, я в 1970–1971 годах полностью перестроила дом: оставила только стены, коробку, а все внутри поменяла. Фотографии этого дома потом даже публиковались в итальянском журнале. Когда начиналась очередная стройка, я отправляла Юру в санаторий в Карловы Вары: худеть. Все равно он по дому ничего не делал, даже гвоздя прибить не мог. Пока шла стройка, его мать постоянно выбегала и кричала: “Вот дождитесь моей с Яшей смерти, тогда и ломайте все”. А я что? Поплачу и продолжаю. Зато когда я все закончила, она сказала: “Ну, сдохну – Юрку не жалко, он пристроен. А вот что дом этот больше не увижу, это жалко”»{640}.
В 2020 году Алла Нагибина обнародовала несколько неизвестных ранее писем мужа, из которых можно почерпнуть массу подробностей дачной жизни писателя. Вот лишь несколько ярких моментов: «А дома – жалкие и любимые старики, мамина безнадежная война с пьяными мужиками, упорно не желающими, чтобы нам было хорошо. Мама сделала на даче отличный ремонт, все так и горит, всюду тихо, жарко, но дышится хорошо, и странное ощущение пустоты»; «Буду сидеть на даче и работать. В саду необычайно красиво, но холодновато. Вообще, осень меня немного подавляет. Сдал книгу в “Молодую гвардию”, потерял техталон от машины. Собаки меня очень любят, Дара подымается наверх, когда я сплю, и целует меня в нос и щеки. И я тебя целую в нос, щеки, губы, глаза, очень скучаю»… «Мы сделали еще четыре трубы для газа. Жизнь идет!! Целую крепко-крепко. Твой Юра»; «На даче опять нет телефона, хотя обещали назавтра прислать каких-то любителей магарыча. Наверное, вскоре телефон заработает». Процитированные письма относятся к 1968 году.
В гостях у Юрия и Аллы Нагибиных в Красной Пахре часто бывали и «молодогвардейцы» – директор издательства Валентин Фёдорович Юркин, редакторы Зоя Яхонтова и Ирина Гнездилова. Как человек уникальных энциклопедических знаний, отзывчивый, с легко ранимой душой – в противовес укоренившемуся в некоторых кругах мнению о «холодном и эгоистичном цинике» – запомнился он сотрудникам издательства. Преждевременная смерть его постоянного редактора – Ирины Гнездиловой – стала для писателя большим ударом. Юрий Маркович, желая скрасить ее последние дни, послал ей в больницу новогоднюю елку.
Здесь, на даче в 1994 году Юрий Нагибин передал свой дневник для дальнейшей публикации Юрию Кувалдину: «Забор дачи Нагибина был добротно покрашен в коричневый цвет. Сразу было видно: тут живет процветающий советский писатель, и сам большой каменный дом среди парка из высоких елей и берез произвел такое же впечатление. Антикварная мебель, камин, фундаментальная лестница на второй этаж. Но хозяин как-то выпадал из этой атмосферы, как будто он сам здесь был гостем. Простота в одежде, в разговоре, в поведении… В собственном доме в Пахре, в тишине второго этажа, за огромным письменным столом выстукивал на маленькой пишущей машинке каждый день хотя бы по странице художественного текста, а печатал он со скоростью профессиональной машинистки, почти вслепую»{641}. Про камин Юрий Маркович счел нужным рассказать собеседнику поподробнее, смеясь: «Как-то выпивали тут со Славой Шугаевым (был такой писатель), так вот он так запьянел, что упал прямо в камин и там заснул». Маленькая деталь указывает нам на то, что у Нагибина все было большим: и талант, и дача, и камин, где мог выспаться советский писатель. В 2015 году одна из улиц поселка (ныне в черте столицы) была названа в честь Нагибина, хотя он достоин большего, ведь Москве он посвятил немало страниц своего творчества. Да разве дело в одной Москве…
«Пишут все, а она – писатель» – так сказал о первом рассказе Виктории Токаревой Юрий Нагибин. Было это очень давно, почти 60 лет назад. Мы не ошибемся, если назовем Викторию Самойловну старожилом Красной Пахры, ее участок ранее принадлежал Павлу Антокольскому. В 1990 году она «построила двухэтажный дом – крепкий, красивый, кирпичный, как у поросенка Наф-Нафа… Я хотела обязательно высокие потолки. Чтобы стены на первом этаже были выкрашены в белый цвет. Белые ставни – я такие видела в Цюрихе… Я живу тут круглый год. Тут сразу попадаешь в ауру природы и тишины. У меня 40 елок, 40 берез, восемь сосен – абсолютный лес. Никаких тебе грядок и клумб. У нас тут уголок Дурова. Есть своя белочка, мои личные собака и кот. Здесь живет ворона, которая ворует еду у собаки и ходит по крыше, громко клацая когтями. Мы ее зовем Клара. И они все от меня зависят, потому что я их всех кормлю, все они меня как-то