— Да, это верно, — сказал кто-то. — Еще не было случая, чтобы Андрей Аполлонович с кем-нибудь не согласился, стал бы спорить или выходить из себя. Удивительной мягкости человек.
— Это нежнейший, последний цветок культуры, именно христианской культуры, — сказала полная дама.
— Кстати, а где же Федюков? — спросила молодая дама с родинкой на щеке, — удивленно-вопросительно подняв брови и оглядывая сидевших за столом. — Его жена не видит его дома уже третий день и совершенно не знает, куда он делся. Она даже боится, не уехал ли он с Валентином, потому что его никто не видел.
Сколько и каких предположений ни высказывалось в дамском кружке, все-таки все они далеки были от того, что совершилось в действительности за эти два дня в доме баронессы Нины, как это потом выяснилось.
— Вообще наши дамы отличаются, — сказала молодая дама с родинкой на щеке. — Федюков мне кое-что рассказывал про одну особу, — прибавила она, посмотрев в сторону террасы, где стояла Ольга Петровна, говорившая с Ириной. — Так вот эта особа очень поздно принимает молодых людей у себя в спальне.
В это время вошла Ольга Петровна. Дама с родинкой потупилась и замолкла с таким видом, который говорил, что она охотно рассказала бы все, но, к сожалению, здесь присутствует само действующее лицо.
Все посмотрели на Ольгу Петровну.
— Мы говорим здесь о баронессе, — сказала дама с родинкой, обращаясь к Ольге Петровне. — Для нее, вероятно, отъезд Валентина — большой удар.
XXVII
На другой день после торжественного чтения ответа царя стало известно о частичной мобилизации Австрии против Сербии. Это создало такое положение, в котором какая-то из этих держав должна была уступить.
Может быть, Австрия, объявляя мобилизацию, надеялась, что этим она вынудит Сербию на большую уступчивость и что Россия не решится из-за своих бедных родственников подвергать себя слишком большому риску.
Но Россия высказалась слишком определенно и, верная данному слову, должна будет перейти от слов к делу.
Раз Россия перейдет от слов к делу, то есть объявит мобилизацию, тогда соседняя с ней Германия, союзница Австрии, с полным основанием, под видом сохранения собственной безопасности, тоже объявит мобилизацию.
И, очевидно, Австрия, в верном расчете на это, продолжала отказываться от выражения христианских чувств, доказательством чего послужило объявление уже всеобщей мобилизации.
Это еще более подтверждало уверенность в том, что ключ к этим событиям находится в Берлине.
Германия пробовала почву в Англии.
Германский посол запрашивал английский кабинет о возможности воздействия Англии на Россию.
На это английский кабинет в лице Грея ответил, что таковое воздействие с большими основаниями должно быть произведено… в Вене берлинским кабинетом.
И указал, что сербский ответ на австрийскую ноту превосходит по умеренности и примирительному тону все, что можно было ожидать. И если Австрия и при таких условиях пойдет на военные действия, это будет значить, что она имеет заранее определенную цель — уничтожить Сербию.
Вопрос же, поставленный так, вызовет положение, при котором может последовать война, и в эту войну будут втянуты все державы.
А было несомненно, что Австрия не рассчитывает отступать, и, объявив всеобщую мобилизацию, она тем самым отрезает себе путь к отступлению.
События так быстро росли, что к ним не успевали привыкать, не успевали успокоиться, как новый день приносил новое событие.
Восточный вопрос, запутываясь и усложняясь, превращался уже с полной очевидностью в общеевропейский вопрос. Но чем больше он запутывался, тем больше интереса вызывал к себе, в особенности со стороны русского общества.
Готовилась возможность чего-то поистине грандиозного, возможность общеевропейской катастрофы. И у всех было ощущение замирания сердца при мысли о том, что будет, если эта катастрофа разразится. И в то же время боязнь, что все может кончиться ничем: поговорят, попишут и разойдутся.
Так бывает, когда пробьет пожарная тревога и тяжелые пожарные лошади, гремя железом машин, с кучей пожарных в медных начищенных касках уже скачут к какому-нибудь огромному дому. Народ бросается туда и с замиранием сердца ждет, успеет разгореться или не успеет: вдруг потушат раньше времени и не удастся посмотреть захватывающую картину разрушения каменной громады с языками пламени из окон, со спасением погибающих.
Все настроились бодро, оживленно, точно рамки однообразной тусклой жизни вдруг раздвинулись и судьба готовилась показать нечто необычайное.
Говорили, что жизнь дошла до тупика и что так жить дальше нельзя, нужно обновление и возрождение; что возрождение осуществится только тогда, когда внешние условия создадут к тому возможность.
Каждая катастрофа, какая бы она ни была, несла в себе надежду на то, что она как-нибудь сбросит эти внешние условия, переменит среду и проветрит затхлую атмосферу.
Говорили о том, что изжиты все идеалы, что нужен был бы какой-нибудь пророк, который пришел бы и сказал новое слово. Упрекали молодое поколение в том, что оно не зажгло никаких идеалов. И хотя грядущие события идеалов тоже пока не зажгли, но было что-то новое, что захватило вдруг всех и всем дало найти какое-то содержание жизни.
Так как вопрос войны еще был нов и в нем пока не успели наметиться принципиальные различные оттенки и партии, то все с удовольствием увидели возможность говорить друг с другом без вражды. Под влиянием этого чувства были даже размягченно-дружелюбны со своими вчерашними врагами.
И с истинным удовольствием вступили в эту новую полосу жизни, ожидая дальнейших событий.
XXVIII
Федюков неожиданно для себя оказался в невозможном положении, в котором он всецело обвинял баронессу Нину.
Он только на другой день с ужасом понял, что произошло: он, связанный семьей человек, остался поджидать друга и в первый же день обманул его с его любовницей.
Профессора он оставлял уже в стороне, во-первых, как лицо незаинтересованное, во-вторых, — такое, с которым он не был связан духовными узами, как он считал себя связанным с Валентином. И потом — принципы!.. С такими принципами и требованиями, которые он предъявлял среде, попасть в такое положение.
Хуже всего было надеяться, что это не повторится, что вовремя можно будет остановиться.
Но преднамеренности и расчета не было никакого, и потому не было надежды в будущем избавиться от этих неожиданностей. И хотя Авенир, пророчествуя, говорил, что мы бескорыстные души, не знающие мелкого расчета, наследуем землю, но Федюков только испытал все тяжелые последствия, а земли не наследовал.
Проснувшись на другое утро в кабинете Валентина, он понял всю нелепость своего положения. В особенности при встрече с Ниной, а потом с профессором.
Он видел во сне как бы продолжение того, чем он грезил за несколько мгновений до падения Нины: было много каких-то женщин в белых воздушных платьях.
Когда же он проснулся и увидал себя в кабинете Валентина, где он остался, как верная душа, ждать друга, и вспомнил, что произошло, — его точно невидимой силой сбросило с дивана, и он вскочил на ноги.
Первое, что ему пришло в голову, это то, что он связан с семьей и что баронесса Нина по своему легкомыслию может проболтаться мужу, Ольге Петровне, и тогда все узнают.
Может, наконец, к нему, несвободному человеку, предъявить права.
Что ей отвечать? Сказать, что это вышло нечаянно, что он ее не любил совсем, — было неудобно, можно оскорбить женщину. И она тогда до приезда Валентина уже не позволит себя обнимать.
А Валентин еще неизвестно когда приедет, может быть, он запоздает дня на два, и эти два дня только пропадут даром.
При мысли об этом перед Федюковым вставал соблазнительный образ молодой женщины с ее роскошным телом и способностью терять голову от охватившей ее страсти.
— Нет! — сказал вдруг Федюков сам себе и протянул вперед обе руки с выставленными вперед ладонями, как бы отгоняя от себя призрак. — Нет, надо держать себя в руках, надо быть твердым, безжалостным, упрямым. Лучше один раз выдержать слезы, упреки, чем потом всю жизнь…
Он невольно оглянулся на дверь. Ему представилось, что самое лучшее в его положении — бежать.
Его решение мгновенно созрело, и он сказал себе, что нужно привести его сейчас же в исполнение, иначе ее ласки, ее виноватый, застенчивый, признающийся вид растрогают его.
Но, когда он, решив обдумать вперед все это хорошенько, задержался, дверь распахнулась, и вошла баронесса.
Федюков сделал странное движение по направлению к окну и, покраснев, остановился.
Баронесса несколько удивленно посмотрела на него, но, очевидно, не придала этому движению никакого значения. Федюков совершенно не ожидал услышать того, что услышал.