Читать интересную книгу Солженицын – прощание с мифом - Александр Островский

Напрашиваются два возможных объяснения: а) на протяжении всего послевоенного периода, по крайней мере до 1974-1978 гг. А.И.Солженицын исправно сотрудничал с органами госбезопасности, б) вся история с вербовкой – это дымовая завеса, цель которой заключалась в том, чтобы скрыть более ранний и, видимо, более серьезный факт сотрудничества с органами госбезопасности, а если на этот счет появятся разоблачения, списать их на якобы имевшую место лагерную вербовку, которая не имела практических последствий.

В связи с этим прежде всего следует вернуться в 1938 г. и вспомнить,

что когда А.И.Солженицына «вербовали» в училище НКВД, он был готов надеть на свои плечи мундир с краповыми петлицами, но по независящим от него причинам тогда ему не удалось пополнить ряды рыцарей щита и меча.

Прошли годы, открылись архивы и вдруг обнаружилось, что сталинский стипендиат «с 1940 г. и до дня ареста среди своих знакомых проводил антисоветскую агитацию» (см.: Определение Военной коллегии Верховного суда СССР о реабилитации А.И.Солженицына) (8). «Антисоветские взгляды у СОЛЖЕНИЦЫНА, – читаем мы в записке КГБ при СМ СССР от 17 июля 1973 г., – стали проявляться еще в студенческие годы, когда он изготовил и распространил среди друзей политически вредную рукопись» (9). Об этом же свидетельствует и записка КГБ от 12 декабря 1973 г.: «Уже в студенческие годы СОЛЖЕНИЦЫН начал писать сочинения антисоветского характера и распространял их в узком кругу друзей» (10).

Нежели Александр Исаевич действительно уже в 1940 г. «проводил антисоветскую агитацию»? Факт, который представляется невероятным. Однако если допустить его реальность, нужно признать то, что подобную агитацию «сталинский стипендиат» мог вести только с ведома органов НКВД.

Вопрос о контактах А.И.Солженицына с органами госбезопасности до войны остается пока в сфере предположений. Но его контакты с военной контрразведкой не вызывают сомнений. Очевидно, что без ее ведома Н.А.Решетовская никак не могла получить в 1944 г. фальшивые документы, беспрепятственно добраться до линии фронта и провести на батарее мужа целый месяц.

Если карьерист и сталинский стипендиат не мог сам без чьего-то ведома составить и распространять до войны «антисоветскую рукопись», то еще менее вероятно, чтобы подобный человек, пытавшийся уклониться от армии и переждать войну в обозе, а затем бывший одновременно не только образцовым офицером, но также «насильником» и «палачом», мог в 1944-1945 гг. возмутиться верховным главнокомандующим, вступить в рискованную переписку со своим другом и обвинять верховного главнокомандующего в военных просчетах, теоретических ошибках и, тем более, в военно-феодальных методах руководства страной. Столь же невероятно, чтобы такой человек именовал в переписке И.В.Сталина «Паханом» и готов был к борьбе с существовавшим строем.

Своими сомнениями на этот счет я поделился с Н.Д.Виткевичем.

Приведу эту часть беседы полностью:

«- Нет ли на Ваш взгляд противоречия: с одной стороны, как признаете Вы сами, Александр Исаевич – карьерист, он вдалеке от передовой, на хорошем счету у начальства, все у него идет удачно, с другой стороны…

– Не продолжайте. Я знаю, что Вы хотите сказать. С другой стороны,

Наша переписка и резолюция. Здесь нет противоречия.

– Почему же?

– Потому, что Саня был прежде всего писателем и он полез во все это,

Чтобы изучить, а затем описать и прославиться.

– Тут можно было до славы и не дожить.

– Тогда он об этом не думал.

– В моем представлении он гораздо умнее и прогматичнее.

– Думайте, как хотите. Это Ваше дело. Но Вы заблуждаетесь.

– Скажите, Вы видели вокруг себя до войны ненормальные вещи?

– Конечно.

– А в армии?

– Конечно.

– А Вы хоть раз выступали с их критикой где-нибудь на

Комсомольском или партийном собрании?

– Нет.

– А вы помните, чтобы с такой критикой выступал кто-нибудь из ваших

товарищей?

– Нет.

– А почему?

– Все знали, что это бесполезно.

– И небезопасно.

– Конечно.

– И понимая это, Вы не задумывались, чем может обернуться для Вас

Ваша переписка и Резолюция?

– Это были только разговоры.

– Да, но на каком уровне! Ведь Вы замахивались не на декана

факультета или командира части, а на всю государственную систему, на самого Сталина? И когда? В разгар войны…

– Мы просто лезли на рожон.

– А хотите я дам другое объяснение.

– Нет, нет. Нет. Фантазировать можно сколько угодно.

– Но, может быть, Вы меня все-таки выслушаете.

– Думайте, как хотите. Но если Вы со своими фантазиями выступите в

печати, я буду возражать.

– Против чего?

Пауза.

– Позвольте предложить гипотезу. Ведь гипотеза – это поиск истины.

Если Александр Исаевич, действительно, карьерист, как утверждаете Вы, а карьерист не способен рисковать жизнью, то сделать подобный шаг он мог только, исполняя чье-то распоряжение.

– Чепуха…» (11).

Нежелание Н.Д.Виткевича даже выслушать мое понимание истории с арестом А.И.Солженицна свидетельствует, что Николай Дмитриевич сознавал шаткость общепринятой версии этого события.

Ранее уже обращалось внимание и на фантастический характер ареста

писателя, и на то, что при его задержании не был произведен обыск, и на необычное путешествие арестованного комбата с командного пункта бригады на Лубянку, и на странности следствия, и на удивительный приговор. Причем, как отмечалось, самое главное в этой истории – это непримиримое противоречие между предьявленным А.И.Солженицыну обвинением и характером вынесенного приговора.

Или другим было обвинение, или же другим был приговор.

Допустим, что обвинение соотвествует действительности. Тогда следует поставить под сомнение все известные нам источники о характере приговора. А это не только утверждения самого А.И. Солженицына, но и Определение военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованные документы следственного и реабилитационного дел.

Если допустить, что документы, характеризующие приговор подлинные, тогда следует признать сфальсифицированными сведения о характере обвинения, которые опять-таки содержатся в воспоминаниях А.И. Солженицына, определении Военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованных материалах следственного и реабилитационного дел.

Таким образом, и в одном, и в другом случае приходится не только поставить под сомнение утверждения А.И.Солженицына, но и констатировать, что названные официальные документы были сфальсифицированы. А поскольку доступ к ним до сих пор закрыт, подобная фальсификация могла быть осуществлена только на официальном уровне.

Отсюда вытекает два возможных заключения: или же арест, следствие и приговор имели совершенно иной характер, или же они были фиктивными и нужны были для создания Александру Исаевичу необходимой «легенды».

В связи с этим никак нельзя не вспомнить те загадочные слова, которыми Александр Исаевич сопроводил описание своего ареста:

«Арест был смягчен тем, что взяли меня с фронта, из боя; что было мне 26 лет; что кроме меня никакие мои сделанные работы при этом не гибли (их не было просто); что затевалось со мной что-то интересное, даже увлекательное; и совсем уже смутным (но прозорливым) предчувствием – что именно через этот арест я сумею как-то повлиять на судьбу моей страны» (12).

Мог ли так размышлять человек, перед которым открывалась перспектива: или на кладбище, или в ГУЛАГ. В первом случае возможность «повлиять на судьбу страны» была полностью исключена. Казалось бы, не открывала надежд на это и перспектива оказаться за колючей проволокой. И уж тем более трудно было представить себе пребывание здесь «интересным и даже увлекательным».

Так мог смотреть из тюремного окна в свое будущее лишь человек, для которого арест являлся не карой, не наказанием с неизвестными последствиями, а лишь формой прикрытия какой-то многообещавшей деятельности.

ххх

«Все это вместе взятое дает право на существование версии о возможных связях А.И. Солженицына с советскими спецслужбами и ставит его перед необходимостью дать объяснения по тем фактам, которые бросают на него тень подозрения.

Более того, на мой взгляд, лица, в той или иной степени, оказавшиеся причастными к созданию существующего мифа о А.И.Солженицыне, активно сотрудничавшие с ним, способствовавшие получению им Нобелевской премии, связанные с Российским общественным фондом, ИМКА-пресс и т.д., тоже обязаны или отвести все подозрения от своего кумира (в противном случае они в разной степени ложатся и на них), или же, признав их обоснованность, снять подобные же подозрения с себя.

Если А.И.Солженицын предпочтет сохранить молчание или отделаться общими словами, как он поступил в отношении публикаций Ф.Арнау и Т.Ржезача, высказанное предположение о его возможных связях с советскими спецслужбами можно будет считать доказанным. Если вместо гласного разбирательства по мне будет открыт огонь, то для любого думающего человека, такое развитие событий тоже будет означать только одно – предложенный в данной книге подход к разгадке мифа о А.И. Солженицыне ведет к истине».