Параллельно начавшемуся процессу целенаправленного исследования церковных древностей продолжались и публикации общих собраний церковной старины (наиболее значительная — «Указатель для обозрения Патриаршей ризницы» епископа Можайского Саввы (1863); справочные издания (П. И. Савваитов, «Описание старинных царских утварей, одежд, оружия», 1865); работы по истории ремесел (Н. А. Аристов, «Промышленность древней Руси», 1866). Известный историк И. Е. Забелин создал многочисленные труды о русском быте, в том числе — о церковной жизни и архитектуре (правда, наиболее важный из них, «Домашний быт русского народа», основан на письменных памятниках). Особенно большой вклад им сделан, благодаря обработке и публикации архивов, в изучение церковных древностей Москвы.
Прекрасные работы, которые с полным основанием могут быть причислены и к теологическому, и к историко-археологическому направлению, создаются несколько позже замечательными учеными, работавшими в духовных академиях: Н. В. Покровским (1848–1917), А. П. Голубцовым (1862–1911), Н. Ф. Красносельцевым, Н. И. Троицким, И. Д. Мансветовым, А. А. Дмитриевским и др. Все они тесно сотрудничали с корифеями отечественной археологии, истории, науки об искусстве и были многим обязаны светской науке (о чем с благодарностью писал в воспоминаниях Н. В. Покровский). В начале XIX в. выходит из печати капитальный труд Е. Е. Голубинского по истории русской церкви. Эпоха средневековья была полностью отражена в этой чрезвычайно полной и тщательной сводке имевшихся материалов, важным иллюстративным Дополнением к первым томам которой служил Атлас (1906).
Но по-настоящему передовые, «авангардные» работы велись в последние десятилетия XIX и в начале XX в. всё же в сфере светской науки, прежде всего в области иконографии.38 Высшие достижения связаны с именами Ф. И. Буслаева (1818-97) и Н. П. Кондакова (1844–1925). Буслаев совмещал занятия филологией с изучением истории искусства.
Присущий ему литературный талант делает его работы легкими для усвоения, но вместе с тем они насыщены ценными мыслями и наблюдениями исключительно эрудированного автора. Для церковной археологии принципиальное значение имеют его статья «Общие понятия о русской иконописи» (1866), книга «Исторические очерки русского орнамента в рукописях» (издана в 1917) и особенно «Свод изображений из Лицевого Апокалипсиса по русским рукописям с XVI по XIX в.» (1884), ставший классическим.
«Художественно-исторический подход» Н. П. Кондакова, его метод выделения «иконографических типов» как основы оказал значительное влияние на развитие археологии и искусствознания в целом.39 Вехой творческого пути Н. П. Кондакова стала важнейшая «История византийского искусства и иконографии по миниатюрам греческих рукописей» (1876), где дана периодизация и определены этапы развития искусства Византии, которыми пользуются и сегодня (внимание, уделенное именно миниатюрам, объяснялось большой степенью достоверности этого вида изображений, в отличие от икон и фресок почти не подвергавшихся позднейшему переписыванию). Предпринятое затем совместно с И. И. Толстым издание «Русские древности в памятниках искусства» в 6 томах стало поворотным этапом; впервые эти древности подверглись сквозной и последовательной систематизации, начиная с античной эпохи и кончая Древней Русью (которой посвящены два тома из шести). Для археологов, кроме «Русских древностей», особое значение имела сводная монография «Русские клады», работа над томами которой продолжалась в России после отъезда ученого. Труды Н. П. Кондакова оказали сильное влияние не только на русскую, но и на зарубежную науку. (Кызласова, 1985; Лебедев, 1992, 243–247; Тункина, 1995; см. также гл.V).
Древности зарубежной, в том числе раннехристианской церкви вызывали до середины XIX в. сравнительно слабый интерес. Однако осознание проблемы византийского, а через него и раннехристианского наследия в русских церковных древностях, достигнутое во многом благодаря трудам того же Уварова, Кондакова и многих других, оживили его. Вскоре развернулась разнообразная научная деятельность Н. П. Лихачева, труды которого, благодаря строгому методическому подходу, имеют непреходящее значение для церковных древностей: «Материалы для истории русской и византийской живописи» (1906), «Историческое значение итало-греческой живописи» (1911), «Материалы для истории византийской и русской сфрагистики» (1928, 1930). Вообще в области критики, фиксации, публикации музейных собраний, специальных источниковедческих исследований памятников церковной старины к началу XX в. делалось уже чрезвычайно много.40
Невозможно пройти и мимо такого предприятия, как первая подлинная «История русского искусства» (1910–1916), работа над которой была организована И. Э. Грабарем. Издание было прервано, но первые выпуски, посвященные средневековому периоду, вышли почти все. Базовым материалом для них были, несомненно, именно церковные древности — архитектура и иконопись. Многотомник не только впитал давно накопленную информацию и отразил существовавшие представления. Он стал коллективным исследованием, для которого проводились специальные экспедиции и накапливался фиксационный материал. До известной степени оно было прообразом будущих сводов русских средневековых древностей. Особенно хороши были очерки, посвященные церковной архитектуре, написанные лучшими исследователями той эпохи.
При всём интересе к предметам византийской и русской церковной старины, вплоть до конца XIX в. учёные писали об их эстетических достоинствах очень осторожно и с массой оговорок. Но уже с началом выхода «Истории русского искусства» стало очевидно, что древнее церковное творчество Руси легко и естественно вписывается в общую европейско-средиземноморскую картину развития искусства.41
4. Археология церковных древностей в послереволюционный период
Спокойное и естественное, хотя и не простое, движение по изучению отечественных памятников было прервано трагическими событиями середины 1910-хх гг. Последствия революции и «советского периода» для науки очень противоречивы и не могут быть оценены однозначно даже в области церковных древностей. Прежде всего дало себя чувствовать негативное отношение к религии, в том числе христианству, и к православной церкви. Атеизм как часть государственной идеологии повлёк за собой массовое разрушение храмов, расхищение или уничтожение массы памятников церковной старины. Наука понесла тяжелейшие утраты в персональном составе. Масса специалистов покинула страну, другие прекратили исследования, многие были уничтожены физически. Сравнительно редкие сохранили хотя бы ограниченную возможность прежних занятий в первые послереволюционные десятилетия, часто за счет отказа qt изучения церковного искусства. Многие обратились к собственно археологии. Так, например, вынужден был поступить блестящий ученик Д. В. Айналова, создателя углубленного формального анализа памятников, Л. A. Мацулевич (1886–1959).42 Его коллега Н. П. Сычев, продолжив занятия церковными росписями, подвергся репрессиям и смог вернуться к деятельности реставратора и исследователя только после реабилитации. Умножить примеры легче легкого.4
Наиболее тяжелыми последствиями являлись: разрыв с национальной научной традицией; отход от общемирового исследовательского процесса и своеобразная научная изоляция; утрата возможности герменевтического подхода к христианским памятникам, полная потеря связи с литургикой, церковной историей и другими церковными дисциплинами. Наука лишилась даже самоназваний, поскольку одиозны стали сами слова «церковная» и «христианская». Результаты не замедлили сказаться. Достаточно сравнить работы, посвященные одним и тем же христианским памятникам Крыма, написанные в дореволюционных традициях (например, «Эски-Керменскую базилику» Ф. И. Шмита) — с не менее капитальными исследованиями прекрасного знатока византийской архитектуры, А. Л. Якобсона, выполненными по канонам новой советской школы. При массе положительных сведений, добросовестной проработке полевых и музейных материалов, строгом археологическом и архитектурном анализе — функциональный анализ церковных памятников просто опускался. Тщательность источниковедческой обработки и накопление достоверных фактов при отказе от их толкования в рамках церковно-исторического контекста присущи подавляющему большинству исследований советских ученых по церковным древностям во второй-третьей четв. XX в.
Конечно, реальная картина в науке после революции была очень сложной. Советская власть выработала отношение к археологии как к одной из важных наук в сфере гуманитарных (или, говоря тогдашним языком, идеологически важных). Она получила новое официальное название — «история материальной культуры», обусловленное примитивно понимаемым материализмом, постулатом о замене «истории правителей» — «историей масс», а также недоверием к ученым «кабинетным» (филологам, лингвистам и др.) как «аристократическому» типу ученого, которому противопоставлялся «демократический» тип ученого-практика (археолога-полевика). В результате нарушилось традиционное разграничение профессиональной компетенции историков, изучающих письменные источники, и археологов, последствия чего ощутимы до сих пор. Кроме того, получаемая от государства поддержка сопровождалась навязыванием чуждых исследователям и с большим трудом сочетаемых с археологическим материалом вульгарно-социологических схем. (Подробнее: Клейн, 1993).