Я один в кабинете, но смеюсь. Кого я обманул? Себя или их? Или Елену? Не люблю экспериментов. Заботливо прячу пузырек, который мне скоро понадобится. Я найду в себе силы покончить с собой, но покончить с тем, что я создал — никогда! И Елена умрет, не простив меня. А клонинг, который был сейчас в коридоре, может сделать невозможное. И если бы я был на его месте…
— Ты простишь меня? — спрашиваю я портрет.
— Никогда! — отвечает она.
Вижу, как ее губы шевелятся, глаза прищуриваются, лицо замыкается.
— Никогда! — повторяет она.
5
Они стояли лицом к стене. Десять человек. Утром, во время проверки, я сам их отобрал. Я всегда сам отбирал их, наугад, предварительно не задумываясь, все равно все должны были умереть, а те, кому это выпадало раньше, были счастливее. Но, кажется, они так не думали. Им не хотелось умирать, и пока были живы, они все еще на что-то надеялись, а смерть — это конец всему. Их губы были всегда крепко стиснуты, глаза гневно блестели, а кулаки угрожающе сжимались. Некоторые оставляли друзьям письма, которые никогда не отсылались. Я любил вечером полистать эти письма, открывая для себя их чувства, страсти, знакомясь с их друзьями и врагами. В них сквозила надежда, что завтра… Во всех письмах звучала просьба отомстить за них. Как? Когда? Когда-нибудь, как-нибудь…
Как сейчас, я вижу десятерых, поставленных лицом к стене. Можно было их сразу расстрелять, но это было бы слишком просто. А мне не хотелось спешить. В последнее время в лагере ничего не случалось, мне стало чертовски скучно. Среди этих десяти была девушка с продолговатыми зеленьми глазами и длинными темными волосами, уже начинающими терять свой блеск. Кожа да кости, худые руки, ключицы торчали из-под одежды, босые смуглые ноги, — на фоне белой стены девушка выглядела слишком красивой, какой-то пронзително-опасной красотой, покоряющей каждого. Я подметил алчные взгляды солдат.
— Иди сюда! — крикнул я.
Она не шевельнулась, оставшись лицом к стене. Один из солдат грубо и зло дернул ее за руку. Девушка обернулась, и удар ее руки пришелся точно на лицо солдата. Я мог бы сразу выстрелить, и солдаты могли бы выстрелить, но они ждали моей команды. Солдат, получивший пощечину, взглянул на меня и с силой ударил девушку. У нее изо рта потекла кровь. Это привело меня в бешенство, вдруг я почувствовал себя мужчиной, призванным защищать слабых, и выстрелил, рука солдата повисла в воздухе. Он не понял, так же как и все остальные, в чем дело, решив, что произошла какая-то ошибка, и, прежде чем я дал команду, кто-то из солдат выпустил в нее автоматную очередь. Девушка упала, не проронив ни звука, как подкошенная. Остальные заключенные обернулись и сделали шаг вперед. Автоматная очередь приковала их к месту. Я приказал вытащить тело девушки и послать за врачом. А потом мы разрядили свои автоматы в их перекошенные от ненависти лица, в наполненные гневом глаза. У наших ног лежало девять трупов, скорченных от злобы и наших пуль.
Прибежал взволнованный врач. Увидев меня целым и невредимым, он улыбнулся и бросился ко мне, широко раскинув руки. Я показал ему на девушку. Он не понял, в чем дело, постоял какое-то время, глядя на меня и, вероятно, чувствуя себя обманутым и оскорбленным, а потом кивнул и принялся за дело. В теле девушки было семь пуль. Я видел семь ран. Она еще дышала, но изо рта показалась струйка крови, окрасив в розовый цвет белые зубы.
— Она будет жить? — спросил я, хотя не было никакой надежды.
— Раны не очень опасные, но, вероятно, она умрет от большой потери крови, — коротко ответил врач.
— Ты должен сделать все возможное! — Я схватил его за плечи и начал трясти. Не помню, сколько времени я тряс его и кричал.
— Она нужна мне! Нужна!
6
Потянулась вереница долгих бессонных ночей — девушка выжила. Отчасти это была и моя победа над смертью, хотя не было в том моей особой заслуги, просто я вытряхнул душу из несчастного врача, и он дрожал всякий раз, когда я склонялся над кроватью девушки. Она мне нравилась, но позже, когда ей суждено было умереть, у меня не дрогнула рука. Вероятно, еще тогда, в момент расстрела, в глубине души у меня зародилась мысль о моих опытах, для которых мне нужны были молодые девушки. Проще всего было использовать молодых заключенных женщин. От этого старого козла под гипнозом и другими путями я узнал все, что мне нужно. Поняв, что я его обманул, он готов был меня убить, и, вероятно, сделал бы это, но ему становилось плохо от запаха паленого мяса. Я подвергал его пыткам день за днем, ночь за ночью. Я хотел заставить его помогать мне, но не было силы, способной сломить его.
Девушка поправлялась очень медленно, постепенно возвращался цвет лица и изумрудный блеск глаз под темными ресницами, плечи покрывались молочной белизной. Она тихо и кротко лежала в постели, готовая к той минуте, когда она мне потребуется. Я нежно склонялся над ней, гладил ее волосы, а она не смела поднять глаза и пустить в меня зеленые стрелы. Я слышал ее прерывистое дыхание, видел, как ее длинные пальцы черпают жар постели. Прикасаясь ладонью к ее лбу, я чувствовал, как он вздрагивает и теплеет под моей рукой. Мне было всего двадцать пять лет, я нравился женщинам, нравилось мое строгое аскетичное лицо, лишенное страстей и слабостей, моя подтянутая фигура атлета. Я был истинным представителем арийской расы. И как истинный ариец я уже имел двух сыновей. Родине нужны были мужчины, и Елена, которая хотела иметь детей, наших детей, уже родила двоих и ждала третьего. Я был счастливым отцом, был счастливым супругом, тогда Елена пламенно любила меня каждой клеткой своего тела и не представляла себе жизни без меня и наших детей. О моей работе она почти ничего не знала, я сказал ей, что заканчиваю последние исследования, связанные с возобновлением жизни, и это произвело на нее невероятно сильное впечатление.
Этот старый козел что-то подозревал. Стоило мне утром войти в барак, как я чувствовал на себе его яростный взгляд, где бы он ни находился. Этот взгляд вонзался в мой мозг и сверлил его. Старый козел, я обманул тебя и снова обману, я уже располагаю всем необходимым. Среди заключенных я отобрал еще двух-трех девушек шестнадцати-семнадцати лет. Женщины должны рожать очень молодыми. Я поселил их в отдельном бараке, где стояло шесть коек, и в скором времени нашел еще нескольких девушек. Потом оборудовал второй барак на двадцать коек, молодая женская колония быстро разрослась. Каждый день поступали новые заключенные, и я сразу отбирал подходящих девушек. Вечером шатающейся походкой туда шли солдаты, и воздух распалялся от их острых словечек. Я отводил кого-нибудь из них в сторону и шептал: