сами по себе не так уж и важны. Важно то, как их будут толковать. И кто будет воплощать их в жизнь. А вас, мой господин принц, уже не будет здесь, чтобы руководить страной.
Влажно блестящие глаза обратились к Уиллу.
— Ты тревожишься за Японию, Уилл?
— Кто может предсказать будущее, мой господин?
— Да, действительно, Уилл. Но ты был здесь, рядом со мной. И даже рядом с моим сыном. И с другими могущественными людьми. Португальцы дали нам своего Бога, но он пришёлся нам не по вкусу. Испанцы дали нам своё стремление к богатству, но оно только позабавило нас. Голландцы и твои англичане, Уилл, дали нам желание торговать. Для самурая, Уилл, это почти оскорбление. Из всех людей, пришедших из-за моря, только ты, Уилл, дал нам самого себя, дал нам представление о другом разуме, другом мужестве, отличных от тех, к которым мы привыкли. Я написал эти кодексы, эти законы, узнав тебя, Уилл. Полюбив тебя. И уважая тебя. Кто знает, какую роль ты сыграл для будущего Японии, Уилл? Кто, кроме богов, может знать это наверняка? Но сейчас я хочу, чтобы ты выбрал своё будущее сам. Знай одно — мы будем вечно благодарны тебе.
Тадатуне ехал с ним часть пути. Он тоже считал своего друга погибшим и теперь был счастлив снова чувствовать рядом его плечо.
— Я не понимаю твоей печали, Андзин Миура, — произнёс он. — Может быть, ты и не убил Норихазу, но ты сражался с ним с мечом в руках — и не был побеждён. И в конце концов он умер подобающей смертью.
— А больше ничего не важно, — с горечью сказал Уилл.
— Ничто не должно быть важным для человека, кроме его врага. Ты собираешься покинуть Японию?
Уилл взглянул на него, но ничего не ответил. Хатамото натянул поводья.
— Я не хочу влиять на твоё решение, дорогой друг. Но если снова окажешься на Кюсю, будь уверен, что Сацума примут тебя как брата. — Он повернул коня. Уилл помахал ему и поскакал дальше, в Миуру.
Никаких трупов в Миуре. Никакого грохота боя в Миуре. Никаких завываний сигнальных рожков и никаких воплей умирающих. Никакого рёва пламени, никаких рушащихся брёвен. Ничего, кроме лёгкого ветерка, поднимающего рябь на водах Сагами Ван, как это было с основания мира. И как будет до скончания веков.
Однако люди были здесь. У открытых настежь ворот стоял Кимура, стояли его крестьяне, согнувшись в коутоу при приближении их повелителя, а у берега покачивалось на якоре «Морское приключение». Все моряки высыпали на палубу.
И здесь же, у ворот, ждали его Кокс с Мельхиором.
— Клянусь Богом, Уилл, наконец-то я снова вижу тебя, — воскликнул начальник фактории. — А мы слышали, и не один раз, что ты погиб.
Уилл спешился, жестом поднял слуг и крестьян.
— Надеюсь, больше вы обо мне такого не услышите, друзья. По крайней мере, пока я действительно не отдам концы.
— Но, Уилл, это правда — насчёт массовых казней?
— Правда. Месть Токугавы — не цветочки.
— А про священников? Говорят, что португальцев казнят по всей Империи.
— Это тоже правда.
— А про то, что принц умирает?
Уилл кивнул.
— А потом мы останемся на милость сёгуна, — проворчал Мельхиор. — Сегодня португальцы, завтра — испанцы, а потом очередь дойдёт до голландцев и англичан. Хидетада ненавидит всех нас.
— Что? Что? — Кокс поспешил за Уиллом, поднимающимся на крыльцо. — А ты-то веришь, что получится именно так, Уилл?
Уилл кивнул:
— Да. Я думаю, что так и будет. Не завтра, конечно. Может быть, даже не в этом году. Но Мельхиор прав — сёгун презирает все страны, кроме Японии, а христианское учение просто ненавидит.
— О Боже, — Кокс остановился как вкопанный, пощипывая себя за губу. — И это после всего сделанного нами!
Мельхиор поднялся вслед за Уиллом по ступеням, где на коленях ждали Асока и Айя, а с ними — Сюзанна и Джозеф. Уилл сгрёб детей в охапку, прижимая к груди.
— Как вы выросли! — сказал он. И по его щекам вдруг потекли слёзы.
— Ты был в Осаке, папа, — произнёс Джозеф. — Там, где была великая битва. Расскажи нам о ней.
— И про головы, папа, — закричала Сюзанна. — Про все эти головы!
— Что ты намерен делать, Уилл? — спросил Мельхиор. — Корабль уже загружен припасами.
Уилл опустил детей на пол, отодвинул дверь-ширму, взглянул на черноволосую головку. Рядом стоял маленький столик с бутылочкой подогретого сакэ.
— Добро пожаловать в Миуру, мой господин.
Он закрыл дверь, упал на колени перед ней, взял её за руки, поднял. Глаза её были зажмурены, а рот приоткрыт. Он поцеловал её и тут вдруг увидел, как из уголка её глаза скатилась слезинка.
— О, Сикибу, если бы ты знала, как мне нужна была твоя поддержка, твоя сила за этот последний год.
— Я молила Будду, мой господин, чтобы он избавил вас от напастей. И даже когда мне сказали, что вы утонули в море, а потом — что вас убили в Осакском замке, — всё это время я знала, что вы живы. — Она открыла глаза. — И что вы вернётесь, мой господин.
Он налил сакэ, протянул ей чашку, взял её руку в свою, когда она подносила вино к губам.
— Магдалина мертва. И её сын. Мой сын, Сикибу.
Она не сводила с него глаз, отпивая из чашки, потом поставила её на стол и вновь наполнила.
— А Исида Норихаза, мой господин?
— Он тоже. Но не я убил его. Мы сражались. И я думаю, что победа была бы моя. Но тут мы были вынуждены прервать поединок, а потом он совершил сеппуку вместе со своим господином.
Сикибу протянула чашку.
— Тогда всё в порядке, мой господин. Это не ваша вина.
— А женщина? Я мог бы её спасти, Сикибу.
— Она принадлежала к вашей расе. Я понимаю это, мой господин. Может быть, она любила вас сильнее, чем я.
Как внимательны её глаза!
— Нет, — ответил он. — Никто не может любить меня сильнее, чем ты, Сикибу. И не может быть любви больше, чем моя любовь к тебе. В этом я клянусь. Она была сумасшествием. И это моя западная натура чувствует вину, чувствует ответственность. Но даже их не хватило. Это случилось, когда я увидел своего сына. Норихаза превратил его в жалкое создание, предназначенное для моего унижения.
— Мой господин слишком много пережил, — произнесла Сикибу. — Он устал. Но теперь он дома. И война позади. Теперь ему незачем больше покидать Миуру.
Но в её словах слышался вопрос. Корабль стоял на якоре у причала, а Кокс