…к листовкам у меня тоже есть вопросы. Не к исполнению, но к содержанию. Откуда вообще пришла эта идея? Ее поддерживают, но она родилась не здесь.
Есть многое другое, о чем я не знаю. Наверное, знать не хочу. И даже злюсь на Кайя за то, что не соврал. Мог бы сказать, что с Ингрид несчастный случай приключился. Внезапная болезнь. Или еще что-то, что позволило бы запомнить ее другом.
– Иза, не убить – использовать. – Кайя опускается на колени и берет меня за руки. Он горячий или это я настолько замерзла? – Иза, чтобы защитить тебя, я пойду на все. Кормак это знает.
Я тот ошейник, который заставит Кайя слушаться команд.
Не хочу!
Но кто меня спрашивает?
– Мне нужна одежда. И обувь тоже. Что еще взять?
Шерстяные чулки и штаны из плотной ткани. Вязаный свитер, колючий до невозможности, рубаха и меховой жилет. Высокие ботинки со шнуровкой, с которой вожусь слишком уж долго.
Куртка на волчьем меху. Плащ. Перчатки. И рукавицы. Шарф.
Во дворе – побег идет по правилам, тайным ходом, и свеча в руке вносит в происходящее ноту безумной романтики – ждет Сержант.
– Гору оседлал, – он хлопает по шее массивной кобылы меланхоличного вида, – Гнев заводным. В седельных – еда и одеяло. Продержусь столько, сколько смогу…
…он будет охранять наш покой. Мы скорбим. И не желаем никого видеть.
…потом будет погоня?
…нет. Потом им придется признать, что в мое отсутствие их полномочия не столь широки. И ждать возвращения.
Многие, полагаю, не дождутся. И вот совершенно их не жаль.
– Леди, берегите себя. – Это почти пожелание удачи. И я хочу ответить, но не знаю, что принято отвечать в подобных случаях. Кайя же легко забрасывает меня на спину Горы. И сам взлетает в седло.
– Удобно?
Вполне. И надежно – Кайя обнимает меня и укрывает плащом. Гора ступает мягко и бесшумно почти. Есть в ее движениях что-то кошачье.
– Мы кота забыли.
Как-то нехорошо…
– Сержант присмотрит за ним. За всеми присмотрит.
На мосту Гора переходит на рысь, и гулкие удары копыт съедает эхо. Оно на нашей стороне. А ветер спешит замести следы. На мгновение выглядывает луна и тут же прячется, словно опасаясь, что ее сочтут сообщницей.
Город дремлет, улицы пусты, и на крышах домов прирастают сугробы.
Мы минуем площадь и храм, почти растворившийся в черноте ночи. Городская стена выплывает белой лентой, разорванной круглыми башенками. Редкие огни. Стража. Безотчетный страх, над которым я смеюсь, – кто осмелится задержать Кайя?
Звук доносится со стороны моря. Он прорывается сквозь камень и снег, рассыпаясь на осколки, которые умирают под копытами коня. И Кайя останавливает Гору.
Рвется и срастается такая знакомая, такая чудесная песня, переплетаясь голосами, каждый из которых лишь отражение другого.
– Паладины пришли. – Кайя поднимает меня, придерживая обеими руками, хотя кобыла стоит спокойно. – Я хотел показать тебе остров. Там я отдыхаю. Одна ночь в году…
…и ее лишили.
– Там красиво?
– Очень.
…белый-белый камень, вырастающий из самого моря, созданный бабочками и оттого сохранивший эхо жизни. Зимнее море ластится к ногам. Лунная дорожка соединяет далекие берега, но вряд ли кто рискнет пойти по этому мосту.
– Сначала он приходил один. И мы разговаривали. Точнее, говорил я, но казалось, что он понимает. А пару лет назад привел ее…
Он много больше и выглядит грузным. Он идет низко, почти задевая крыши домов, точно пытаясь встать между землей и небом, защищая тех, кто дорог.
Она легче, изящнее. Ее шкура в лунном свете отливает серебром, и этот наряд ей к лицу.
– Сейчас вот… – Кайя указал на третью тень, спрятавшуюся в облаках. – Наверное, хотел познакомить, а меня не будет.
– Он вернется.
Паладин замер. А песня сменила тон. Теперь в ней слышался вопрос, который Кайя понял.
– Я должен. Мне тоже есть кого защищать.
И снова вопрос. Сомнение.
– Не от тебя. От людей. Я вернусь. Обещаю.
Его слышат и более того – понимают. Вздох. И пожелание удачи. Взмах плавников, рождающий ветер, и паладин поднимается выше. Удар хвоста – воздух стонет под тяжестью туши, – и он исчезает в рыхлых перинах облаков.
И песня смолкает.
А я откуда-то знаю, что паладины не пойдут к острову, потому что встреча, ради которой они приходили, уже состоялась.
– Не считаешь меня безумным? – Кайя заставляет сесть.
– Нет… ты должен запретить охоту на них!
Потому что именно она – истинное безумие.
– Пытаюсь. Но люди привыкли охотиться. На них. Друг на друга. Не важно на кого. По-моему, им просто нравится убивать.
Ну вот, разбередила душу.
– Те, кто нас создал, думали, что у людей не хватает времени. Что если дать время, то они изменятся. Наверное, прошло еще слишком мало…
Юго едва не упустил момент.
Он лежал на крыше, голым животом на снегу, и снегом же укрытый. Винтовка примерзла к рукам и щеке, останутся следы, но это больше не имело значения.
Наниматель мертв.
Позер.
И трус, если не хватило силы духа довести до конца то, что задумал. Крови испугался?
Или ответственности?
Собственных эмоций? Одно дело – причинять боль незнакомым людям. И другое – видеть, как страдает тот, кто успел стать близким. Видеть и не отступать.
Пожалуй, упрямство нанимателя стоило уважения.
Плевать. Контракт заключен. И его не отменишь. Юго позволил цели приблизиться. И палец лег на спусковой крючок. Дыхание привычно остановилось, лишь сердце билось в прежнем ровном ритме.
Но потом появились паладины, и все перемешалось. Их голоса проникали в Юго, выворачивая наизнанку, пластая на проклятом снегу под неподъемным грузом призраков.
Нет, Юго ни о чем не жалел.
И вряд ли изменил бы прошлое, появись у него такая возможность.
Он просто плакал, уткнувшись в пуховое покрывало зимы. И когда осмелился поднять голову, то оказалось, что цель ушла.
Почти.
Перекрестье прицела. Знакомая тяжесть оружия. И дрожь в ногах. Главное, руки помнят, что делать. Далеко… ненадежно… и перед глазами плывет.
Но, мысленно попросив прощения – прежде он не опускался до подобных глупостей, – Юго нажал на спусковой крючок…
Ему бы хотелось промахнуться.
Некогда стена, окружавшая город, была не столь высока. Она многажды перестраивалась, расширялась, вмещая все новые и новые кварталы, пока не превратилась в некое подобие каменной реки в извилистом ее течении. Плотинами на ней стояли ворота, которые на ночь запирались. И даже в порту, всегда отличавшемся куда большей свободой ввиду близости моря, поднимали цепи. Свитые из толстого железа, проросшие шипами и известняковой коростой, они связывали многочисленные прибрежные островки. Рукотворная железная паутина становилась непреодолимым препятствием на пути кораблей.