К Дашиной объемной груди прижималась рыжая Пуфик.
— Бонжурь-ь![41] — светски мяукнула та.
— Ты ее сюда принесла? — оторопела Ковалева. — Как ты могла?!
Круглая кошатина спрыгнула, брезгливо тряхнула передней лапой, демонстрируя свое отношение к осыпавшемуся с хозяйки мокрому снегу, и задрав хвост, потрусила в гостиную.
— А че такое? — «Кошачья мама» заскакала на месте, стряхивая с себя остатки пурги. — Че мне, дочечку на праздник одну оставлять? Она и так, бедная, мается. Привыкла жить в кошачьей компании. А теперь все одна да одна.
Беспечность Даши Чуб не знала границ.
— Как ты могла взять ее в Прошлое? Изида — Хранительница Башни!
— Кто это сказал? — Сгрузив тулуп на руки подруги, гостья задрала «приличную» юбку.
— Это закон.
— А для кого он писан? Для ведьм и Киевиц. А мы больше не ведьмы и не Киевицы. — Под юбкой обнаружились джинсы, заправленные в Дашины любимые ботинки «как у Джонни Деппа». — Такая холодина! Не знаю во-още, как женщины тут в одних панталонах и чулочках своих выживают. У них же ничего больше под юбками нет! По логике, за одну такую вот зиму все телки должны были вымереть подчистую, как мамонты. А им хоть бы хны, бегают себе с голым задом. До чего же мы, бабы, живучие!
Певица расшнуровала ботинки. Сняла юбку. Повесила на вешалку в виде оленьих рогов и, перевоплотившись во вполне современную барышню в джинсах, теплых носках и вязаном свитере, направилась прямиком к горячей изразцовой печи.
— А где Катины коробки? Забрала наконец? — (Когда речь шла о Е. М. Дображанской, Даша не нуждалась в ответах.) — Тогда ясно, чего в них было. Ты в ее новом кинотеатре была? Она там фильмы показывает. В Прошлом невиданные. Не «Матрицу», конечно. «Подводный мир» там всякий — акулы, осьминоги, киты. Извержение вулкана, цунами. А все в таком шоке, будто увидели «Звездные войны». На Крещатике очереди стоят.
— Правда?
— Ну ты даешь! — развернулась Землепотрясная. — В нашем времени не жила, лишь о Прошлом мечтала. Поселилась в Прошлом — так ты и тут не живешь! Дома сидишь! И че мне с тобой делать?
— Мне плохо что-то последнее время, — оправдалась домоседка. — Хожу вроде нормально. А сил нет. Слабость какая-то. Я все больше лежу…
— Ясный хрен, ты ж беременная! Тем более тебе надо чаще гулять! — отчитала подругу певица. — Ты хоть знаешь, что в Катю генерал-губернатор влюбился?
— Нет.
— А это все знают! — с упреком молвила Чуб. — Про нее теперь больше, чем про меня, говорят. Какие у нее шляпы, какое на ней платье на премьере в оперном было. Она теперь первая красавица Киева, — ее иначе, чем самой завидной невестой не называют. — Певица прижала щеку к изразцу. — А я наверняка в старых девах останусь. У Кати — мой Митя. Даже у тебя есть Мир. А у меня один Лелик Брехов. И то он в меня не влюблен. Он просто веселый, и делать ему нечего. В общем, полное merde… Пуфик меня французскому учит. Но у нее жуткий кошачий акцент. Люди смеются.
— May! — Рыжая кошка резво вскарабкалась по джинсам на руки к «маме».
— Вот, — заключила та, — одна она меня любит. И еще Котик Полинька. А больше никто.
— У тебя есть еще котик?
— Ладно, не будем о грустном. И без того выть хочется.
— Ладно. — Маша так и не поняла, почему подруга окрестила кота женским именем.
— А хочешь, я прочту тебе стихи, которые я про дочечку мою написала? — предприняла Чуб попытку прорваться на свет из своей меланхолии. И, не дожидаясь согласия, продекламировала, страстно стараясь развеселиться.
Это что за бегемотикТащит толстенький животикПоскорее на подушку,Чтоб согнать свою подружку?Это Пуфик, наша крошка —Перекормлена немножко!
— Здорово! — искренне похвалила Маша.
— А другим так не кажется, — вызывающе возразила ей авторица. — Я недавно в одной кофейне была. Знаешь, там поэты, художники всякие собираются… Так они меня на смех подняли. Я им в пику прочитала стихотворение Земфиры. А они сказали: «Отстой».
— Что, так и сказали? — усомнилась историчка.
— Ну, другими словам. Какая разница? — окрысилась Чуб.
Ковалева вздохнула.
Последнее время Инфернальная Изида пребывала в бурчащем унынии, близком к революционной депрессии.
Небезызвестная стычка с Екатериной Михайловной, г-жой Дображанской, как-то незаметно и понемножку переросла в сомнения, усугубленные успехами «порядочной» в свете и на любовном поприще.
— Но что тебе до их слов? Ты же певица. Ты — звезда, — сказала Маша.
— Нет, — уведомила ее Даша Чуб. — Я — тоже отстой. Такая, как Катя, со мной и на улице не поздоровается, не то что там в гости позвать. Хотя, кажись, мы с ней не чужие.
— Может, она тебя еще позовет, — слукавила Катина «кузина» Машеточка.
— Ага. — Певица поставила кошку на пол. — Как-нибудь в другой раз, в другой жизни. Вот тебя она все время зовет. Потому что ты — порядочная!
— Какая порядочная? — поспешила предотвратить конфликт Ковалева. — Я ребенка без мужа жду. И Катю с тех самых пор больше не видела. И она тогда просто не могла тебя позвать… там был Митя! А он знает, кто ты.
— Девица с социального дна! — самоуничижительно аттестовалась звезда кабаре. — Мы теперь из разных слоев общества. Кто она, а кто я?! Певичка!
— Но ты и правда певица. К тому же слишком известная. К тому же Митя тебя знает и отлично помнит. Как Катя могла ему объяснить свое знакомство с…
— С публичной девкой! — угрюмо усугубила Чуб. — С бедным, невежественным созданием, которое показывает свои убогие ноги. Думаешь, я не понимаю, что у меня с ним и без Кати б ничего не срослось? Потому что он считает меня грязной, мерзкой. И не только он. Мне каждый день через мадам Шленскую всякие гадости передают. Все секс предлагают. И никто никогда не предложит мне ничего другого. Скажешь, нет?
Маша не нашла, что сказать.
Я же скажу.
Невзирая на то, что слава Инфернальной Изиды ничуть не померкла, а только разрослась вширь, и поглазеть на ее голые ноги инкогнито приезжал сам генерал-губернатор, и в газетах писали, что босоногая Айседора Дункан, отплясывающая в полупрозрачном хитоне, «меркнет в сравнении», и звезде уже предлагали ангажемент в Москве и Санкт-Петербурге, постепенно до Даши дошло: здесь, в начале XX века (в Киеве ли, Москве, Петербурге), она может стать сексуальной революцией, Новым Матриархатом, «мессией», но кем бы она здесь ни стала, она останется — падшей. Одной из тех, кого офицеры, студенты и фрачники издавна целуют и соблазняют на пари… Ибо в том, чтоб обесчестить такую, как она, нет бесчестия для человека чести!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});