— О! Слышишь, сестра, — воскликнула Роза, и луч небесной радости осветил на минуту помертвевшие лица сестер. — Бог благословил нашу матушку…
— Да, да! — продолжал Габриель. — Откиньте мрачные мысли… бедные девочки… мужайтесь… вы не умрете… подумайте о вашем отце.
— Наш отец! — сказала Бланш, вздрогнув, и в полубреду, в полусознании она произнесла голосом, который истерзал бы душу самого равнодушного человека: — Увы! Он не найдет нас при возвращении… Прости нас, отец… Мы не знали, что поступаем дурно… Мы хотели последовать твоему великодушному примеру, спеша прийти на помощь нашей гувернантке…
— Мы ведь не знали, что умрем так скоро, так внезапно… мы еще вчера были так веселы и счастливы…
— О добрый архангел! Явись нашему отцу во сне… как нам… Скажи ему, что наша последняя мысль была о нем…
— Мы пришли сюда без ведома Дагобера… Пусть… он его… не бранит…
— Святой архангел, — все более слабеющим голосом сказала Роза. — Явись и к Дагоберу… Скажи ему, что мы просим прощения… за то горе, какое причинит ему… наша смерть…
— Пусть наш старый друг… хорошенько приласкает за нас бедного Угрюма… нашего верного сторожа… — прибавила Бланш, стараясь улыбнуться.
— А также явись Горбунье и Адриенне, скажи им от нас «прости»; они были добры к нам…
— Мы не забыли… никого… кто нас любил… Пусть Бог соединит… нас с мамой… навек…
— Ты обещал… добрый архангел… помнишь, во сне ты сказал: «Бедные дети… вы пришли издалека… промелькнули на земле… и лишь затем, чтобы идти отдыхать у материнской груди…»
— О! Это ужасно!.. Ужасно!.. Так молоды, и никакой надежды на спасение! — прошептал Габриель, закрывая лицо руками. — Господи! Неисповедимы пути Твои… Увы! Зачем гибнут столь ужасной смертью такие дети?
Роза испустила глубокий вздох и слабеющим голосом воскликнула:
— Пусть нас… похоронят… вместе… чтобы и в смерти… быть неразлучными… как и в жизни…
И обе сестры простерли умоляющие руки к Габриелю.
— О святые мученицы великодушного самопожертвования! — воскликнул миссионер, поднимая к небу полные слез глаза. — Ангельские души… сокровища невинности и чистоты… возвращайтесь на небо… Увы! Господь призывает вас с недостойной вас земли!..
— Сестра!.. Отец!..
Это были последние слова, произнесенные сиротами умирающим голосом… Последним инстинктивным движением они прижались друг к другу ближе, отяжелевшие веки на секунду приподнялись, точно они хотели обменяться еще одним взглядом… затем раза два или три они вздрогнули… последний вздох вырвался из посиневших губ, и Роза и Бланш скончались…
Габриель и сестра Марта, закрыв глаза сиротам, склонив колени, молились у их смертного одра.
Вдруг в зале послышался шум.
Раздались поспешные шаги, занавес, отделявший кровать сестер, приподнялся, и бледный, растерянный, в изодранной одежде, вбежал Дагобер.
При виде Габриеля и сестры милосердия, стоявших на коленях у трупов его детей, пораженный солдат издал ужасный крик и хотел шагнуть вперед… но прежде чем Габриель успел его поддержать, упал навзничь, и его седая голова дважды с шумом стукнулась о паркет…
Ночь… темная, бурная ночь.
На церкви Монмартра пробило час пополуночи.
Сегодня на это кладбище привезли Розу и Бланш в одном гробу — таково было последнее желание сестер…
Среди ночной темноты по ниве мертвых блуждает слабый огонек. Это могильщик. Он осторожно пробирается с потайным фонарем в руках… за ним следует человек, закутанный в плащ. Он плачет. Это Самюэль.
Самюэль… старый еврей… хранитель дома на улице св.Франциска.
В ночь похорон Жака Реннепона, первого из семи наследников, похороненного на другом кладбище, Самюэль также приходил для таинственных переговоров к могильщику… и ценой золота… купил у него одну милость…
Странную и страшную милость!!!
Пробираясь по дорожкам, обсаженным, кипарисами, еврей и могильщик достигли небольшой полянки у восточной стены кладбища.
Ночь была так темна, что едва можно было что-нибудь различить. Осветив своим фонарем пространство, могильщик указал на свежесделанную насыпь под большим тисом с черными ветвями и сказал:
— Вот здесь…
— Точно?
— Ну да… два тела в одном гробу… это случается не каждый день…
— Увы! Обе в одном гробу!.. — простонал еврей.
— Ну вот, теперь вы знаете место… что же вам еще нужно?
Самюэль отвечал не сразу. Он склонился над могилой и набожно приложился к земле. Затем он встал, с глазами, полными слез, и тихо… на ухо… хотя они были одни на кладбище… заговорил с могильщиком.
И между этими двумя людьми завязалась таинственная беседа, которую ночь окутывала своим молчанием и мраком.
Сперва испуганный могильщик отказывался. Но еврей, пуская в ход убеждения, просьбы, слезы и, наконец, золото, которым он позвякивал, казалось, победил долгое сопротивление могильщика.
Дрожа при мысли о том, что он обещал Самюэлю, могильщик прерывающимся голосом сказал:
— Завтра ночью… в два часа…
— Я буду за этой стеной… — сказал Самюэль, указывая фонарем на невысокую ограду. — Я подам сигнал, бросив на кладбище три камня…
— Да… три камня… сигнал… — повторял взволнованным голосом могильщик, отирая с лица холодный пот.
Самюэль, несмотря на свои годы, довольно проворно перелез через стену, пользуясь выступающими камнями, и исчез.
А могильщик пошел домой крупными шагами, пугливо оглядываясь, точно его преследовало страшное видение.
В день похорон Розы и Бланш Роден написал два письма.
Первое было адресовано таинственному корреспонденту в Рим. В нем он намекал о смерти Жака Реннепона, Розы и Бланш Симон, о присоединении к ордену иезуитов господина Гарди, о дарственной Габриеля, — обстоятельства, сводившие число наследников к двум: Джальме и мадемуазель де Кардовилль. Это первое письмо, написанное Роденом в Рим, содержало лишь следующие слова:
«Из семи вычесть пять, остается два… передайте этот результат князю-кардиналу, пусть он торопится… потому что я продвигаюсь… продвигаюсь… продвигаюсь…»
Другое письмо было написано измененным почерком и адресовано маршалу Симону. Оно содержало следующие немногие слова:
«Если можно, возвращайтесь скорее. Ваши дочери умерли. Вам скажут, кто их убил».
53. РАЗОРЕНИЕ
Это было на другой день после смерти дочерей маршала Симона.
Мадемуазель де Кардовилль еще не знает о роковом конце ее молодых родственниц. Ее лицо сияет счастием. Никогда Адриенна не была так хороша. Никогда не блестели так ее глаза. Никогда не был так ослепительно бел цвет ее лица, никогда коралл ее губ не был более влажен. Верная своей несколько эксцентричной привычке живописно одеваться у себя дома, Адриенна, хотя не было еще трех часов дня, была одета в бледно-зеленое муаровое платье с широкой юбкой, лиф и рукава которого отделаны и подбиты розовым шелком и нежным белым стеклярусом, необыкновенно изящным. Белая жемчужная сетка прикрывает пышную косу, собранную узлом на затылке, и этот головной убор в восточном стиле, поразительно оригинальный, очень идет к длинным локонам девушки, обрамляющим ей лицо и ниспадающим почти до ее округленной груди.