Читать интересную книгу Баланс столетия - Нина Молева

Выставка все же ушла. А за верную и безотказную службу Генриха Попова в 1998 году назначили заведующим отделом культуры в аппарате Государственной Думы, его помощник Андрей Аникеев возглавил такой же отдел в аппарате Совета Федерации. Главное условие всех реформ и «перестроек» — неизменность проверенных советским режимом кадров — будет соблюдено. В то, что эти люди способны полностью измениться, как и в то, что их хозяева могут обрести иные цели, чем захват власти, верили только иностранные журналисты и так называемые теоретики в области советского искусства. Может быть, просто не разбирались в происходящем. Может, разбирались слишком хорошо.

Следующей полосой препятствий стало оформление выезда Белютина и двух его учеников, которых должен был сопровождать заместитель Генриха Попова. Все они пересекали советскую границу впервые. Бюрократические формальности были затянуты настолько, чтобы художники не смогли попасть на вернисаж: самолет приземлился в Нью-Йорке после открытия выставки.

Но американская сторона сделала все, что возможно и почти невозможно. Машина у трапа в аэропорту Кеннеди. Обращение старшей стюардессы к пассажирам с просьбой задержаться на своих местах, чтобы пропустить беспрепятственно художников. Частный самолет. И посадка на поляне у музея среди дожидавшейся героев дня толпы. Встреча состоялась! Студенты. Преподаватели. Художники из соседнего Вудстока, исторического центра американских живописцев (знаменитые фестивали рок-музыки появятся в Вудстоке позднее). Критики из Нью-Йорка.

NB

Лиам Нельсон. Из буклета Ассоциации художников Вудстока.

«„Они в Нью-Йорке! Они продолжают жить!“ Это вызвавшее всеобщий энтузиазм телефонное сообщение предварило так долго ожидаемое прибытие русского художника Элия Белютина и членов его до настоящего времени находившегося под запретом творческого объединения — школы „Новая реальность“. После десятидневного опоздания, бесконечных тревог и нервного напряжения их произведения в конце концов прибыли…

Продолжать работать вне закона в течение 29 лет, преподавать и вести за собой сотни учеников, вдохновляя их на самовыражение в искусстве, не подчиняясь контролю государства, — все это является беспрецедентным достижением. Большинство западных художников далеки от такого жизненного опыта, но в то же время подобная позиция глубоко апеллирует к западным идеалам свободы и самовыражения личности.

Возможно, благодаря тому, что они создавались в изоляции от западных и других форм искусства, работы Белютина обладают полной оригинальностью, интенсивностью и своим уникальным наследством.

Мы бы хотели, чтобы выставка совершила путешествие от океана до океана. Судя по истории самого художника и его последователей, стиля их работ, это вполне осуществимо».

«Вудсток артист ассоциэйшен монитор». 30 апреля 1991 года.

«Белютину действительно принадлежит прочное место в истории мирового искусства. Он великолепный теоретик, он мастер живописи и очень мужественный человек, являющийся вдохновителем своих учеников и мучеником в глазах друзей.

Чрезвычайно важно, что Ассоциация художников Вудстока оказалась среди тех, у кого существует возможность показать этого важного для истории живописи художника. Несмотря на то, что в уставе Ассоциации записано, что она помогает только художникам, являющимся членами Ассоциации или нашего национального государственного общества, событие, равное этому, нельзя переоценить и поместить в какие-либо стандартные рамки».

Джон Рид. «Привет, Элий! Массовая премьера советских художников-бунтовщиков». «Вудсток таймс». 25 марта 1991 года.

«Он говорит о себе как художник и педагог больше, чем сама жизнь. Искусство, которому он учит, восстанавливает талант преодолевать жизненные неустройства. Оно упорядочивает какофонию жизни. Оно ведет к гармонии. Это то, что противостоит нашему сегодняшнему дню. Искусство способно компенсировать даже неудачи личной жизни человека. Не правда ли, многовато? А может быть, в этом заключено дуновение следующей эпохи?»

* * *

Невразумительные слова радиокоммюнике о каком-то перевороте. Необходимость. Срочность. Войска. Танки. Первые телефонные звонки: «Вы понимаете в чем дело?» Конечно, нет.

На московских улицах обычное солнечное утро. Солнце. Безоблачное небо. Торопливые пешеходы. Женщины с сумками у магазинов. Шелест автомобилей. У Белорусского вокзала бесконечные прилавки с цветами. На асфальте горки моркови, пучки лука — обычная торговля второпях, пока не появилась милиция.

Покупаем огромный букет и разворачиваемся на Ленинградское шоссе. Через час самолет из Нью-Йорка. Уверенность: уж он-то ни опоздать, ни задержаться не может.

На шоссе, чем дальше от центра, тем меньше машин. Поворот на Шереметьево — первые бэтээры. Вдали целая колонна. У аэропорта милиционер: «Вы куда?» — «Встречать». — «Может, вам и удастся, а уж дальше…» — «Что дальше?» — «А кто его знает. Похоже, будем закрывать». — «Что?» — «Аэропорт, конечно».

В зале ожидания пустота. На табло нет отлетающих самолетов. Черное поле — и первый раз как укол: неужели конец? Ведь все так просто. И так зыбко. Не видно таможенников. Нет милиции. Одинокие, мелькающие за служебными дверями фигуры служащих. Справочная закрыта, и все киоски тоже. Кроме нас, еще десяток человек: «Может, тридцатый рейс все-таки придет?»

У дверей аэропорта военные: вход закрыт. И неожиданное объявление по радио: «Совершил посадку…»

Первые слова прилетевших: «Нас мало. Почти половина осталась в Шенноне. Виталий Коротич тоже. Там сказали: путч, кто хочет получить право на проживание в Штатах, могут остаться. Решали минуты. Коротич не колебался…»

Около Белютина толпа студийцев. Цветы. Смех. Шутки. Кортеж из нескольких машин. Охранники у дверей: «Счастливо вам доехать. Билеты на самолет не выбрасывайте. В случае чего…»

На Ленинградском шоссе прямо за нашими машинами стоявшие на обочинах танки разворачиваются поперек дороги. Гарь и дым выхлопных газов. Закрытые люки. Все начинают вспоминать. Да, поговаривали, что Горбачев хотел ввести чрезвычайное положение, но не решился. Известно, что к нему в Форос, куда он уехал отдыхать, ездили Болдин, Варенников, Шеин. Сразу по возвращении объявили чрезвычайное положение!

Что президент? Так его же идея. Болдин в своих воспоминаниях напишет: в Крыму спрашивали Горбачева. Тот, как всегда, не возражал и не давал согласия. Решили взять ответственность на себя. Не «подставлять» первого президента. Он сам будет рассказывать о своем аресте, перипетиях в Форосе. В спектакле освобождения президента приняли участие Язов, Крючков, Лукьянов, Бакланов.

Вызвать сочувствие? Вернуть популярность (если она вообще когда-нибудь была)? Болдин скажет: «Генсек, его домочадцы несколько переиграли роли. Много неестественного было в его словах, в фантастических рассказах всех членов семьи…» Кумир Запада безнадежно проигрывал по очкам.

Иногда казалось, он бежит. Отчаянно бежит за тронувшимся поездом. В какой-то момент хватается за поручни последнего вагона. Подтягивается до ступеньки. Ноги срываются. И он снова бежит, бежит… Такой последней ступенькой, по-видимому, стало и назначение руководителем госбезопасности Вадима Бакатина. Прежде всего, чтобы по мере возможности обезвредить слишком опасный и независимый от правительства аппарат.

NB

В 1997 году начальник Управления регистрации и архивных фондов ФСБ России генерал-лейтенант Яков Погоний даст интервью газете Союза предпринимателей «Век» (председатель Союза — бывший помощник Юрия Андропова, а затем Константина Черненко Аркадий Вольский). Речь будет идти о доступности архивов Лубянки.

«— Яков Федорович, кто может зайти в самое секретное место Лубянки?

— Доступ туда имеют только сотрудники Центрального архива ФСБ. Это незыблемый принцип нашей работы… Ни представители других государственных органов, ни даже офицеры оперативных подразделений ФСБ сами войти в помещение архива не имеют права.

— Но, вероятно, представителя аппарата президента пустите куда и когда ему понадобится?

— Порядок один для всех: получить архивную информацию можно только через письменный запрос. А поиск и подбор документов относятся к компетенции исключительно нашей службы.

— Однако в средствах массовой информации нередко появляются сообщения типа „мне удалось откопать в архивах Лубянки…“

— Писать-то пишут, но в архивах Лубянки сам никто не „копается“, да и войти в него просто так невозможно.

— И тем не менее представим нестандартную ситуацию. Предположим, в России начались политические события, переросшие в путч. Группа вооруженных экстремистов врывается в здание Лубянки и пытается проникнуть в помещение архива.