только женатым, вы обе? И конечно, ты его любовница?
— Нет, — сказала Эрмина в свой носовой платок.
Поверх склоненной головы Алиса и Коломба обменялись взглядами.
— Почему?
— Не знаю, — сказала Эрмина. — Я сдерживаюсь. Как мне все осточертело… И идиотские шутки Коломбы плюс ко всему…
— Мы нервничаем, — сказала Коломба огорченно. — Целомудренная и нервная.
— Вы только послушайте ее! — крикнула Эрмина. — Она это говорит таким тоном, как если бы у меня были вши. Прежде всего я свободна! Тебя что касается, что я нервная?
Она съежилась в своем узком черном платье, подняла плечи, скрестила руки на груди. Своим посуровевшим с красивыми зубами ртом она неистово стала упрекать их, так что Алиса удивилась.
— Бог мой, малышка, не принимаешь же ты это всерьез? Мы, закутошники в своем родном закутке, не впервые ругаемся. Никто не говорил, что ты не свободна. Ты похожа на маленькую летучую мышь, которую я поймала сачком для ловли бабочек.
Зевок прервал ее слова.
— О-о, есть хочу… Не важно что, только бы поесть! Десять минут десятого! Не найдется ли здесь чего-нибудь перекусить?
— Я могу приготовить яичницу с ветчиной, — предложила Коломба.
— Лучше не надо. Мы пятнадцать лет питались ветчиной и яйцами. Я поведу вас к Густаву. Сосиску толщиной в мою руку, вот что мне надо. Они у Густава все такие же вкусненькие, вкусненькие, вкусненькие?
— Нет, не очень, — сказала Эрмина.
— Не слушай ее! — запротестовала Коломба. — Жирные, как мясные черви, и сочные…
— Вы кончили? — прервала их Алиса. — Я за Густава. Ну живо, командую я! Коломба, нет ли у тебя шапочки, которая бы подходила к твоему костюму горчичного цвета?
— У меня есть зеленая вязаная шапочка. Чудо за семнадцать франков.
— Алиса, ты же не можешь выйти в таком виде? — спросила встревоженная Эрмина.
Алиса строго посмотрела на нее.
— Почему? Потому что я сбросила черную одежду? Да, я оставила свой траур в шкафу.
Она указала рукой на стенной шкаф.
— Завтра я снова его надену.
— Тебе это безразлично, потому что это…
— Мишель? Да, и ему, наверное, тоже…
Она замолчала и покачала головой.
— Пошли. Это касается только меня.
Они начали толкаться в тесном туалете, втягивали животы, убирали зады, чтобы двигаться между умывальником и оцинкованной ванной, десять раз перекрашенной, одновременно ведя пустые разговоры, которые давали возможность расслабиться. Поочередно они накладывали толстым слоем губную помаду на губы, оранжевую краску на щеки, одинаково погримасничали, чтобы проверить блеск зубов, и стали поразительно и банально походить друга на друга. Но они перестали быть похожими, когда надели три разных головных убора. Коломба и Алиса, казалось, не заметили еще одну маленькую золотую розу, приколотую к черному бархатному берету на светлых волосах Эрмины. Все трое одинаковым неизменным жестом натянули на правый глаз берет, поношенную фетровую шляпу, шапочку из зеленой шерсти. Так как у Коломбы не было пальто горчичного цвета, Алиса подвязала ей под подбородком большой фиолетовый платок. Их движения, когда они приводили себя в порядок, доходили до виртуозности, они умели в совершенстве использовать украшения и ткани, хорошо подходившие друг другу.
— Ты помнишь, Коломба, папин шелковый шарф? Он очень шел мне.
Все трое улыбнулись в зеркало в пятнах от подпорченной амальгамы, обменялись привычными словами, прежде чем спуститься.
— Ключ?
— Он в замочной скважине. Я беру его. Сигареты?
— Мы будем проходить мимо табачной лавки, — сказала Алиса, — я куплю на всех.
Они пошли под руку по пустынной улице, громко разговаривая и вдыхая влажный воздух спустившихся сумерек. Алиса, как постоянный посетитель, толкнула ногой дверь ресторана Густава. Она проскользнула к столу, который предпочитала, — у камина с вытяжным колпаком, села и вздохнула от удовольствия. Длинный зал, устроенный в самом центре старой парижской постройки, заглушал шум. Ничто здесь никогда не носило отпечатка ни личного вкуса, ни изысканности.
— Видишь, — сказала Коломба, — это незыблемо. Сюда приходят поесть, как в исповедальню, чтобы исповедаться.
— И еще, в исповедальне допускаются гирлянды и скульптура в современном духе… А где же Эрмина?
Эрмина, задержавшись у столика, беседовала с обедающей в одиночестве дамой, простой, немного полноватой.
— Кто эта дама с претензиями? — спросила Алиса.
Коломба стала шептать Алисе на ухо.
— Мадам Уикенд. Истинная. Законная.
— Как?
— Да. По имени Розита Лакост.
— Но он, тот, которого мы зовем мосье Уикенд… его зовут?..
— Ба, его зовут Лакост, ну да. Не в своем торговом доме, его торговый дом — это Линдауэр.
— Коломба, как, по-твоему, он поступит с малышкой?
Коломба пожала плечами.
— Для малышки нет оснований, чтобы он не женился на ней в один прекрасный день. Если бы выходили замуж только за холостяков!..
— Но есть масса вещей, которых я не знаю. Эрмина изменилась, как ты успела заметить.
— А если я задам ей вопрос прямо в лоб?
— Я думаю, что это не совсем правильно. Будь осторожна, она возвращается.
— Что ты будешь есть, малыш? А, Эрмина?
— Я… То же, что и вы, — сказала Эрмина наобум.
— Я треску в томатном соусе и одну сосиску, — сказала Алиса.
— А я бифштекс из рубленого мяса с яйцом и гарниром из сырого лука. И шоколадный крем после сыра.
— И конечно же, натуральное шампанское или божоле, Эрмина? Эрмина! Где ты?
— Мне холодно, — сказала Эрмина, потирая руки. — Бифштекс с перцем и салат.
— Холодно? В такое время года? Восьмого мая? Коломба, ты ее слышишь?
Коломба ответила ей незаметным знаком, и Алиса не настаивала.
— Пей, Эрмина, ты согреешься.
Они опорожнили натощак первый кувшинчик вина. Алиса стала дышать глубже, сняла тем самым напряжение, сжимавшее ей грудную клетку. Она немного опьянела и захотела есть. От вина и желания есть у нее по телу разлилось блаженство, и все вокруг стало светло-желтым. Лица ее двух сестер внезапно утратили привычное выражение, над которым она никогда не задумывалась, и превратились в незнакомые лица, похожие на те, которые встречаешь один раз и которые ничего не утаивают. Видно было, что Коломбе исполнилось тридцать четыре года и она не переставая пичкала никотином свой хронический трахеит.
«Красивое лицо, — думала Алиса. — У нее морщинки в углах рта и губы похожи на мои, но они стали тоньше от усилий держать сигарету во время чтения, игры на пианино, пения, разговора. Взгляд честного робкого человека, длинные морщины на щеках… Я уверена, что она никогда ни на кого не смотрела, кроме Баляби, второй экземпляр чистой добродетели и верности. Малышка очень хороша, несмотря на свои светлые волосы или как раз из-за светлых волос. Но у нее что-то не ладится, не знаю только, что именно. Здоровье? Неприятности? Ревность?.. Эта история с «мосье Уикендом» не