но совместным, ведь душевные раны никогда полностью не заживают, после них всегда остаются рубцы? Никакой причины кроме глупости, тупоумного бабьего суемудрия, я для этого не вижу. Да-да, именно оно, и Женя отчасти такая, я это понимаю. И не будь она такой, наши отношения были бы иными, менее прочными, она бы меньше от меня зависела. Однако Женя созрела быстро и определённо талантлива, а говорить с уверенностью, какой художник я и художник ли вообще, нельзя, так что, не относись она ко мне только как к мужчине, но и как к личности, мы бы расстались при первом удобном случае, удобном для неё, не для меня.
Плохо! – беззлобно воскликнул Аркадий про себя и, сидя в кресле, оглянулся вокруг. За пару минут его раздумий комната нисколько не изменилась. – Почему приходится выбирать между тем и тем или думать, что выбираешь, в то время как всё уже решено? Не бывает идеальных людей, но отчего я полагаю, что мне встретится идеальная женщина? И, найди я такую, была бы она мне нужна и был бы ей нужен я? – Женя вдруг стала казаться менее привлекательной, он тут же попытался это исправить. – По крайней мере, я решил, что для меня важнее, а если не обращать внимания на всё остальное, то Женя – идеал, который нужно любить. Но, даже если бы и не было нужно, я всё равно бы её любил, потому что нашёл, подошёл и вложил много сил в то, чтобы нам быть вместе. Только из-за них она уже кажется мне особенной, нужной и желанной, а, поставь на её место другую, такую же милую и неглупую, всё равно выйдет не то. Чуть иначе, и сразу возникнут сомнения и безразличие, ненужность и холодность, возможно, только потому, что ситуация сугубо гипотетическая, а, узнай я человека, влюбился бы и в неё, однако, возможно, в Жене действительно есть нечто особенное.
Но есть и третий вариант – я просто ленив, не считаю отношения с женщинами чем-то существенным и готов удовлетвориться тем, что имею, лишь бы оно было и не беспокоило своим отсутствием. По большому счёту, все мои связи прерывались не по моей инициативе, так получалось. Выходит, в любви я неудачник. Кто бы мог подумать, что Аркадий Геннадьевич Безроднов неудачлив в любви! Интересно, а сколько баб было у деда, прежде чем он женился? С отцом всё понятно, они с матерью вступили в брак, когда были почти детьми, а вот Аркадий Иванович вполне мог некоторое время радоваться жизни, о чём, правда, я ничего не знаю и не узнаю никогда. Жаль. С другой стороны, мне кажется, дед был однолюб или, так сказать, безлюб, я никогда не видел, чтобы между ним и бабкой проскальзывали нежные чувства. Может, они давно надоели друг другу, а, может, просто исполнили свой долг неизвестно перед чем, сведённые судьбой и вынужденные до конца жизни быть вместе».
Он опять обвёл взором комнату, но теперь его жест имел смысл. Аркадий вспомнил, что ни разу с момента смерти бабки не видел их совместных фотографий, не осталось ни следа её пребывания в этой квартире. Лишь глубоко в комоде в спальне валялся ворох разнокалиберных снимков, которые забрал отец после смерти деда.
«Не попасть бы мне в такую западню, – впервые за долгое время молодой человек вернулся к мыслям о будущем, но теперь совсем иначе. – Впрочем, быть объективным к любимой женщине практически невозможно. Значит, надо ждать, чтобы любовь прошла? Зачем же тогда она мне нужна? Или любить вовсе не стоит? А к чему мне расчёт? Что я могу обрести с её помощью, чего не в состоянии получить иначе? Вывод один – всё бессмысленно. Но ведь другие живут, зачем-то женятся, зачем-то рожают детей. Ну и чёрт с ними, пусть живут, а Женю я всё-таки люблю и не собираюсь от неё отказываться. Она мне нужна, а дальше посмотрим, может быть, всплывёт нечто такое, чего я сейчас не понимаю».
К этому позитивному выводу Аркадий пришёл уже в кровати и тут же заснул, без лишних размышлений, возбуждённой совести, уставший от сегодняшних впечатлений и умственной работы, их сопровождавшей. К тому же, как любой другой молодой холостяк, он не часто менял постельное бельё и соседняя подушка пахла Жениным шампунем, это успокаивало. А утром в офисе он встретил Романа Эдуардовича.
Поколение отцов
Тот сидел в специально отведённой комнате для важных персон и ждал Олега. Её завели специально, чтобы посетители не видели убожества «креативного процесса», если директор не мог сразу их принять. А сейчас он не мог, поскольку стоял в многокилометровой пробке. Отделаться простыми здравствуйте-досвидания не получилось по обычной в последнее время причине.
– Олег просит прощения, – начал Аркадий, здороваясь с Романом Эдуардовичем. – Если хотите, встречу можно перенести на любое удобное для вас время.
– Ничего, не каждый день выбираешь новый дом, я подожду.
– Могу показать кое-какие наброски.
– Он просил меня занять? – открыто улыбаясь, спросил Роман Эдуардович.
– Да, но если я мешаю… – Аркадий понадеялся, что это так.
– С чего ты взял? Садись, выпей кофе, дела подождут.
– Я с утра уже пил. Много вредно.
– Дело хозяйское. Вкусные пампушки. Не знаешь, где их покупают?
– На каком-то хлебозаводе, Олег сам берёт, ему по пути из дома, далеко отсюда. В общем не знаю.
– Надо будет спросить. Почему ты косишься? Не уважаешь хлебо-булочные изделия?
– Я вообще индифферентен к еде. К тому же они, наверное, слишком калорийные, с кремом, маслом, сахаром и ещё бог знает чем.
– Уж не с отравой, небось. Индифферентен, а калории считаешь? Это по молодости, скоро изменишь своё мнение, еда – одна из очень немногих радостей в жизни.
– По-моему, радостей в жизни хватает, нужно просто уметь наслаждаться.
– Пожалуй, что так. Хм… – Он на мгновение задумался, потом отправил в рот очередной кругляшок, уже третий. Аркадий, конечно, не считал, но не заметить этого было трудно. – Давай сойдёмся на том, что у каждого свои пристрастия. Мне, например, сидение за компьютером не доставляет никакого удовольствия, а для молодёжи оно непременное условие отдыха.
– Вы преувеличиваете.
– Возможно. Но будь у меня в молодости подобное увлечение, я бы не был так пристрастен к еде. – Он опять взял золотистый кругляшок, смахнул с него сахарную пудру и отправил в рот целиком. – Ну всё, хватит, – сказал сам себе Роман Эдуардович, отпил кофе из чашки, и поставил её на стеклянный столик подле чёрного кожаного дивана, на котором сидел. – Ты мне скажи, ты уже видел,