Читать интересную книгу Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

– Канал будет принадлежать всему миру и навеки останется нейтральным, – заверил его Лессепс. – А в уставе нашей компартии начертано, что каналом будут владеть капиталисты всех стран и наций. Господа, покупайте акции заранее.

– Браво! – Кларендон с издевкой похлопал в ладоши.

Покидая заседание, Орлов шепнул секретарю:

–  Англичане не простят французам залезание в казну Саида-паши египетского, и они боятся, как бы идеи Сен-Симона не принесли выгод Марселю, Триесту и… нашей Одессе!

Говорят, заядлые одесситы не могли простить Пушкину стихов: “Я жил тогда в Одессе пыльной…” Однако поэт был прав: моряки угадывали близость Одессы еще вне видимости берегов. Над горизонтом появлялось пыльное облако, возникающее от мостовых Одессы, сложенных из известкового камня. В течение полугодия одесситы дышали этой пылью, а еще полгода месили ее ногами, когда она превращалась в липкую отвратную грязь.

Богатый и неряшливый город был в России главным регулятором цен на хлеб, здесь процветал почти американский пиетет к наживе и торгашескому афоризму. Очевидец тех лет писал, что “Одесса была как бы клином из другого материала, вбитым в тело России”, и это высказывание – сущая правда, ибо законы “порто-франко” делали Одессу чересчур вольготной и мало зависимой от общего всероссийского рынка…

Бог мой, кого здесь только не было – греки, англичане, персы, болгары, итальянцы, евреи, французы, швейцарцы: добрая Одесса-мама всем предоставляла приют, никому не мешая развиваться сообразно своим негоциантским наклонностям. Одних только иностранных консулов Одесса имела не меньше, чем Петербург послов и посланников. Странно, что этот крикливый и суматошный город издавна облюбовала русская аристократия, ибо Одесса охотно льстила ее тщеславию (бульвар Ришелье, Воронцовская слободка, пристань Графская, а мост Строгановский, Ланжероновка и прочее). А в гостиницах Одессы можно было подслушать такой диалог между гостем и половым:

– Ты, приятель, какие языки знаешь?

– Только свои-с – итальянский с греческим.

– Выходит, иностранец? – спрашивал гость.

– Точно так-с, прибыли из Ярославля…

Многонациональный “фаршмак” развил уникальную веротерпимость, и русские ходили в синагогу, словно в театр, чтобы слушать бархатный тенор кантора Шмуля Бродского, а мусульмане в чалмах и фесках шлялись в православный собор, где высокообразованный архиепископ Иннокентий насыщал свои проповеди цитатами из Канта и Гегеля. Все это выглядело даже забавно, но политическая жизнь Черноморья была печальной: Крымская война, изолировав Россию от богатых портов Европы, лишила одесситов привычных торговых связей. Одесса скорбно притихла, быстро нищая, и только в кофейнях на Дерибасовской местные бизнесмены, горестно причмокивая, еще смаковали былые доходы:

– Это разве жизнь? Мы даже времени не знаем…

Не знали! Совсем недавно босяки Одессы сперли с Приморского бульвара сигнальную пушку, благовестившую полдень, и продали ее на фелюгу греческих контрабандистов. Город лишился “комендантского часа”, не зная, когда обедать, когда закрывать конторы. Очевидец в возвышенных тонах сообщал: “Все часы одесского меридиана, карманные и башенные, разом взбунтовались, отсчитывая время, как сами того хотели, утратив всякую дисциплину…” Что и говорить – положение ужасное: часов в городе множество, а никто не знает, обедать ему или ужинать?

Вдруг с моря приплыл белый пароход, с него сошел на берег плотный пожилой француз, и одесситы не преминули спросить у него – который час в Европе? Фердинанд Лессепс (это был он!) любезно щелкнул крышкой золотого брегета и охотно огласил одесситам самое точное европейское время.

– И вам можно верить? – спросил купец Мазараки.

– Абсолютно. Я завел часы еще в Париже, проверил точность в Каире и отрегулировал ход в Константинополе…

Лессепс не считал себя в России чужим человеком. Дедушка его был консулом в Петербурге, а дядя Бартелеми плавал вместе с Лаперузом и даже уцелел (единственный из всей экспедиции), ибо Лаперуз с Камчатки отправил его в Париж с депешами – через всю Сибирь. Если к этому прибавить и пышное родство Лессепса с императрицей Евгенией Монтихо, то одесситам оставалось только снять перед ним шляпы. Но Фердинанд Лессепс навестил Одессу не для того, чтобы наглотаться здесь волшебной одесской пыли, воспетой еще Пушкиным.

Он знал, что до войны Одесса конкурировала с Марселем, она имела давние связи с Востоком – где же еще, как не здесь, жители понимают вкус и аромат акций? Очевидец событий писал: “Многие из одесситов еще сомневались в осуществлении Суэцкого канала, но тем не менее все они приняли Лессепса сочувственно…” Для начала, как водится на Руси, они закатили гостю банкет в саду Форкатти, причем итальянец Роджеро-сын устроил ослепительный фейерверк, от которого с крыш города прыснули по чердакам все блудливые одесские кошки.

– Неужели вы, одесситы, – вопрошал Лессепс устроителей банкета, – не хотите владеть всем миром? Так покупайте акции моего Суэцкого канала, и завтра же пыль мостовых Одессы будет осыпана чистейшим золотом… Мне можно верить!

Одесские крезы наняли пароход, до глубокой ночи гоняли его по морю, справляя пиршество в честь Лессепса, который под музыку еврейских оркестров торговал акциями:

– Уж если мой друг Саид-паша египетский рвет акции из моих рук, так вы понимаете, что мое дело прибыльное…

Лессепс отплыл в Каир, а в Одессу пришел “Тигр”, и обыватели спросили командира военной яхты – который час?

– На вахтенном хронометре – четверть пятого.

– Быть того не может! – отвечали одесситы. – У нас часы поставлены по брегету самого господина Лессепса, и тут что-то не так, не пора ли нам спать?

Офицер флота обругал их всех “дураками”:

– Голову имейте, олухи царя небесного! Лессепс завел часы по парижскому времени, а мы моряки Черноморского флота, остаемся верны часам по Пулковскому меридиану!

На следующий день “Тигр” дал салют из пушки – полдень.

– С пушкой жить веселее, – обрадовалась Одесса.

…Александр II встретил князя Горчакова словами:

– Из Одессы я получил донесение о странном визите господина Лессепса, соблазнявшего тамошних жителей приобретением акций своей компании. Он смутил жизнь горожан, обещая Одессе небывалую эру процветания от успехов компании Суэцкого канала… Как мне реагировать на все это? Поверьте, князь, я совсем не хочу, чтобы русские деньги, вложенные в эти дурацкие акции, уплывали в сыпучий песок Египта.

– Меня настораживает иное, – отвечал Горчаков царю, – то, как Англия сопротивляется строительству канала. У нашей же страны, государь, столько неразрешенных проблем, что глупо ввязываться в чужие распри… Мое счастье, что я, наверное, не доживу до того времени, когда Суэцкий канал откроют для кораблей, и тогда сразу начнется грызня в дипломатии!

Англия всячески мешала строительству Суэцкого канала, и все те акции, что должны были расхватать европейцы, Лессепс почти силой принудил скупить египетского Саида-пашу.

– В честь этого, – сказал он, – я главный город, открывающий вход в канал, назову вашим именем – ПОРТ-САИД…

Лондонские газеты называли Саида “простаком”, которого обдурил пройдоха Лессепс. Акции компании канала не нашли сбыта среди американцев, их не покупали и англичане, уверенные, что в будущем викторианская империя поглотит и весь Египет – заодно с каналом. Уайтхолл предрекал, что канал станет кладбищем для нищих феллахов. Лессепс оборонялся, указывая в печати на высокую смертность в Индии, даже на то, что в самой Англии существует женский и детский труд в угольных шахтах.

– И они, эти лукавые викторианцы, еще осмеливаются кричать обо мне как о новоявленном тиране!..

Англичане дотянули рельсы железной дороги от Каира до Суэца в 1859 году; в пасхальный день того же года Лессепс взмахнул мотыгой на том самом месте, где нынче шумит Порт-Саид, и строительство началось. С этого момента и до открытия канала египтяне потеряли СТО ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ человек. Хусейн Минис, арабский историк, писал: “Умерших, словно подохший скот, считали десятками, дюжинами, сотнями”, и не нашлось Геродота, который бы напомнил о жестоких временах фараонов…

Теперь фараоном сделался Фердинанд Лессепс!

Феллах превратился в “ходячую тачку”, ничего не получая за каторжный труд, зато он платил Лессепсу даже за глоток воды, принадлежавшей компании канала. Удар хлыстом на восходе солнца звал феллаха к молитве, а молитва означала начало работы. Дневная норма каждого – два кубометра земли, которую в рогожных мешках или в корзинах вытаскивали из русла будущего канала. Единственное, что дала рабочим передовая наука Европы, так это первый вариант экскаватора, на который сами европейцы глазели тогда как на чудо XIX века.