Читать интересную книгу Симеон Гордый - Дмитрий Балашов

Силы уходили, как пролитая вода. (Подумала, что нать бы и тут выпустить скотину из хлевов, но поняла, что уже не сможет.) Она падала, ползла, теряя сознание, ее снова и снова выворачивало в кашле, и кровавая мокрота пятнами пестрила весенний снег.

На каком-то уже сверхусилии она добралась, доползла вновь до своего крыльца, поднялась на ноги и, кое-как взобравшись по ступеням, уцепилась за рукоять дверей. Падать в сенях так не хотелось! Тяжелое полотно наконец подалось, Марья открыла дверь и, облегченно теряя сознание, повалилась в ногах у мертвого супруга, одно лишь поминая в забытьи: по-годному сложить руки у себя на груди! Что-то еще не было сделано в доме… «Лампада не зажжена! – слабо догадалась она. – Вот полежу…»

Влажный воздух ранней весны, напоенный незримым теплом, ворвался в распахнутую дверь, наполнил избу, начал шевелить солому и сор, заглядывать за занавески в тщетных поисках какого бы то ни живого существа. Но Марья уже не шевелилась и не дышала.

Коротко взоржал конь, жалобно замычала корова в соседнем дворе, а вдалеке вновь требовательно заплакал ребенок.

Материалы для этой книги, как и для предыдущих, готовила Н. Я. Серова. Приношу ей глубокую благодарность.

Приношу благодарность проф. Л. Н. Гумилеву за ряд ценных замечаний и поправок, а также детальный критический разбор всей рукописи.

Благодарю всех читателей, приславших мне свои замечания и уточнения после журнальной публикации романа.

Д. Балашов

Послесловие

Память человечества капризна и пристрастна. Лишь с отдалением в глубины времени, лишь с утишением сиюминутных страстей яснеет, становится внятной большинству истинная ценность личности тех, кто так или иначе оставил свой след в истории. Но и в этом, все уряживающем и воздающем суде времени есть свои любимцы и пасынки. Человечество больше помнит и чтит лиц ярких, события звонкие и громозвучные; помнят полководца, прославленного победами, но не того, кто подготавливал в тишине и трудах грядущий всплеск воинской славы… Семен Иванович, Симеон Гордый, русский князь середины великого четырнадцатого столетия, – столетия, почти из небытия создавшего к концу своему мощную державу, Русь Московскую, в последующие три века переплеснувшую все мыслимые границы в стремительном росте своем, – князь этот, сын Ивана Даниловича Калиты, принадлежит как раз к таким лицам, незаслуженно и капризно полузабытым, хотя без деятельности его, как видится сейчас, сквозь туманы веков, во многом самоотверженно-героической, Москва, по-видимому, не стала бы столицею земли, уступив место тверскому иди суздальскому княжескому дому. Семен Иванович сумел сохранить, закрепить и укрепить дело отца своего, доведя, додержав землю и власть – великое княжение владимирское – до начала нового национального подъема Владимирской Руси, ставшей, к той поре, уже Русью Московской.

Жизненный подвиг этого князя ценен еще и тем, что «одержать» власть он сумел без войн и пролития крови, сумел сохранить на Руси «тишину великую», но и удержать Новгород в орбите великокняжеской власти, но и укрощать братьев-князей, как и боярские «которы» в собственном княжестве, но и не позволить Ольгерду Литовскому начать отрывать и захватывать одно за другим русские северские княжества, как он это начал делать тотчас после трагической смерти князя Семена. Он же, Симеон Иванович Гордый, сумел продвинуть Алексия Бяконтова на пост митрополита русского и тем обеспечил сохранение первенства Москвы среди соперничающих княжеств Волго-Окского междуречья. Очень многое сумел и смог совершить этот князь, не совершивший ни одного громозвучного деяния, сопровождаемого пролитием крови, разорением сел и гибелью тысяч и тысяч ратников… Одна ордынская политика Семена Ивановича, его дружба с ханом Джанибеком, так много давшая Руси и Москве, заслуживала бы специального монографического изучения.

До нас не дошли, к сожалению, образцы зодчества и живописи, коими украшал Симеон столицу своего княжества, и мы не знаем поэтому уровня его эстетических вкусов, но и одни летописные сведения о заботах этого князя по украшению родного города говорят уже очень о многом.

И при всем том мы не можем указать ни на одно действие Симеона, которое было бы аморальным или жестоким, хотя политика, да еще политика тех сложных и трудных времен постоянно, казалось бы, требовала от властителя нарушения норм привычной бытовой нравственности.

Судьба князя Симеона, и личная и государственная, была трагичной. Не будет слишком дерзким предположить, что и свои семейные неудачи, и даже гибель детей и свою собственную во время великой чумы середины XIV века Семен Иванович, будучи человеком высокой нравственности, должен был рассматривать как расплату за грехи отца и свои собственные, совершенные в борьбе с тверским княжеским домом. Но даже и с этой средневековой суровой точки зрения князь Семен при жизни и жизнью своей расплатился сполна. И надо отдать должное этому забытому нами политику, его мужеству, чести и честности, его государственному таланту и тем успехам в строительстве земли, которыми пользуемся и мы сейчас, через века после его безвременной кончины, столь многое было заложено, посеяно, начато при его жизни и его тщанием на московской земле!

Историю делают люди. Процессов, которые происходили бы «сами по себе» в человеческом обществе не бывает. Москва отнюдь не господнею волей стала столицей страны. Возможности создания нового государства имелись во всем ареале Владимирской Руси. За власть дрались не города, а три ветви одной и той же династии Ярославичей (тверских, московско-переяславских и суздальско-нижегородских). Московские Ярославичи, потомки Александра Невского, сумели удержать у себя митрополита, главу духовной власти в стране. Идеология во все века значила невероятно много, и этот успех московских князей принес им, вкупе с дальновидной ордынской политикой, конечный успех в организации верховной власти в стране. Заметим, что географически Москва была расположена гораздо менее выгодно, чем Тверь или Нижний, и экономически долгое время отставала от городов-соперников. Вот еще почему небесполезно нам теперь вглядеться пристально в человеческие особенности устроителей Московии, ибо, повторим, не сама по себе, а их силами и силами их «земли», бояр и смердов, была создана великая страна – Россия.

Эпохи складывания (или ломки) традиций по необходимости трудны и кровавы. На Руси происходила в ту пору медленная смена старинного лествичного права наследования новым, прямым (от отца к сыну). Права на великий стол были признаны лишь за одной княжеской ветвью – Ярославичами, потомками троих сыновей князя Ярослава Всеволодовича: Александра (Невского), Ярослава и Андрея, – и это уже был значительный шаг вперед, сокративший до минимума количество возможных претендентов (и возможность, заметим тут же, династической резни). Но какая ветвь, тверская, суздальская или московская одолеет в борьбе? Три четверти столетия продолжался этот спор, разрешенный окончательно лишь при Дмитрии Донском. Три четверти столетия неясен был выбор страны. И Симеон Иванович Гордый, в свой черед, погиб, не успев завершить давнего спора. Но он мужественно помог сложению традиций. После его смерти отобрать власть у московских Ярославичей-Даниловичей стало много труднее, чем было еще при жизни его отца, Ивана Даниловича Калиты. И все-таки еще можно было! Поэтому так болезнен и труден был для Симеона вопрос о потомках, наследниках дела своего. Личная драма князя перерастала в драму целого княжества, рисковавшего остаться без династии.

В одном из читательских писем мне был задан вопрос о том, насколько точно придерживаюсь я в своих романах реальных исторических фактов. Я уже писал однажды, что принципиально стараюсь ни в чем не отступать от канвы известных по летописям событий и поступков исторических лиц.

В предыдущих романах московской серии я допустил ошибкою только одну вольность (о которой очень жалею теперь!), «уморив» вдову Михаила Святого Анну при жизни Калиты, меж тем как она, уйдя в монастырь, удалилась в Кашин, к младшему из своих сыновей, и там прожила еще почти тридцать лет после смерти своего недруга, князя Ивана. Скольких психологических переживаний, скольких драм, бывших и могущих быть, лишил я себя этою вольностью! Считаю, что в наши дни исторический писатель обязан быть предельно точен в изложении событий, так как читатель зачастую именно по романам узнает факты прошлого.

Но и все-таки домысливать романисту приходится многое. Там, где историк может обронить легкое «например», или поставить вопрос, романист обязан додумывать до конца и решать: было, не было? Кто все-таки был убийцей в неясном историческом деле? Кто – невинно обвиненным? Приходится восстанавливать связь поступков по одному-двум случайно оброненным известиям, сложными косвенными расчетами устанавливать возрасты героев и проч., проч., вплоть до внешности персонажей, от коих зачастую не осталось даже словесных портретов, ни праха, по которому можно было бы восстановить внешние черты усопшего.