Наконец меня вызывают к прокурору. Еще один последний допрос, еще один фотографический снимок, и я возвращаюсь к себе.
Днем и совсем в неурочное время открывается камера, и в сопровождении дежурного надзирателя входит помощник смотрителя тюрьмы. Круглый толстяк, с мясистым красным лицом и тоненькими жидкими усами на толстой губе, не торопясь переступает порог и ленивыми серыми глазами осматривает камеру, дотрагивается пальцем до моей книги и обращается ко мне со следующими словами:
— Сегодня тюрьму посетит баронесса Тизенаузен. Если имеете какую-либо нужду, то она зайдет к вам.
Я молчу, не зная, что сказать.
— Ну, так как? Желаете видеть? — после маленькой паузы спрашивает начальник.
— А зачем это?..
— Известно зачем… Чтобы вам помочь. Она благотворительница…
— Пусть приходит…
После обеда, когда в тюрьме обычно наступает глубокая тишина, вдруг по нашей галерее раздаются шаги, лязг ключей и посторонние незнакомые голоса. Шум приближается. Я настороже. Стою посреди камеры, пятью пальцами причесываю волосы, изрядно выросшие за время заключения, и оправляю халат.
Открывается дверь. Предо мною молодая высокая женщина с лорнетом в руке.
Позади нее топчутся на месте караульный офицер, смотритель — длинный сухарь, — молодой, красивый брюнет в шубе с бобровым воротником и в такой же шапке и дежурный надзиратель.
Баронесса лорнирует меня довольно долго, внимательно и беззастенчиво. Прихожу в смущение.
— Вы долго здесь содержитесь? — спрашивает меня благотворительница тонким певучим голосом.
— Вчера исполнилось два месяца, — отвечаю я.
— Ваша фамилия?
Вопрос баронессы оставляю без ответа.
Смотритель шаркает ногой, вытягивается и в немногих словах объясняет баронессе, что я — человек без имени.
— Это ужасно, ужасно… — шепчет благотворительница. — Вы обязательно вручите ему… Я уверена, что это внесет свет в его темную душу, заканчивает она, обращаясь к смотрителю.
Уходят.
Перед вечерней поверкой дежурный надзиратель от имени баронессы Тизенгаузен передает мне в черном переплете с золотым крестом небольшое евангелие.
На запрос прокурора моя родина — Свенцяны — не опешит с ответом, и мое одиночное заключение продолжается. Савельич говорит, что подобные справки тянутся месяцами, но меня это не особенно огорчает. Я сейчас обуреваем страстным желанием не только как следует научиться писать, но и сочинить книгу вроде той, что лежит на моем железном столике.
Однако все мои старания ни к чему не ведут: никак не могу приспособиться к неизвестному мне автору.
Много раз приступаю к работе, стараюсь подыскать простые, но сильные слова, а получается какая-то путаница, неразбериха, и я с досадой зачеркиваю написанное.
В этой работе уходят дни и вечера, а время мчится вперед.
Наконец наступают первые проблески весны. Голубеет мой клочок неба, теплеет воздух и бодро свистят птицы.
В один из таких особенно ярких дней меня вызывают в контору.
Меня встречает помощник смотрителя. Толстяк улыбается, у него весело поблескивают глаза.
— Ага, номер тринадцатый… Впрочем, теперь ты уже не таинственный номер, а человек с именем… Сейчас отправишься в низшую инстанцию — к мировому… А он куда захочет — туда и отправит. Веди его в цейхгауз, добавляет он, обращаясь к надзирателю.
С ужасом думаю о моих лохмотьях. Неужели придется мне снова очутиться оборванцем на светлых улицах столицы?
Только выходим из конторы, навстречу нам идет Савельич.
— Вот и дождался, паренек… Говорил я тебе… Ты его куда — в цейхгауз?
— Да, — отвечает надзиратель.
— Ну, ладно… Я за вами.
В обширном помещении, где хранятся вещи арестантов, происходит незабываемая сцена. Савельич из ящика № 13 достает узел, развязывает его и передает мне пару брюк, рубаху, пиджак и высокие русские сапоги.
— Вот, паренек… От Степы осталось… Одевай и носи на здоровье…
Я ошеломлен, придавлен добротой старика и от сильного волнения не могу слова сказать.
Не впервые приходится мне шагать по улицам больших городов с этапными партиями или одному в сопровождении конвойных. И всегда при этом меня мучает стыд. Но сегодня — сам не знаю почему — идущий со мной рядом городовой с большой книгой подмышкой приводит меня в особенно сильное смущение.
Мы шагаем не по тротуару, а по мостовой. Мне кажется, что весь город смотрит на нас, и я сгораю от стыда.
Погибший сын Савельича был, наверное, большого роста: его пиджак на мне висит ниже колен, а штаны меня очень беспокоят, — мне все кажется, что они сползают с меня, хотя они крепко подвязаны бечевкой.
Приходим в камеру мирового судьи. Еще рано. В присутствии мало народа. Городовой велит мне сесть на первую от стола скамейку, а сам передает книгу секретарю.
Появляется судья — красивый, рослый человек с большой, раздвоенной на конце бородой. На груди — широкая, плоская цепь из бронзы. Он не спеша опускается в кресло и берет в руку первое дело.
— Свирский… Здесь?
— Так точно, — отвечает за меня городовой.
Секретарь привстает и трясущейся рукой подает судье какую-то бумагу.
— Вы из Свенцян? — обращается ко мне мировой.
Отвечаю утвердительно.
— Что вас понудило скрыть свое настоящее имя?
— Нужда, — тихо отвечаю я.
Наступает молчание.
Судья наклоняется над бумагой и быстро пишет ровным, мелким, красивым почерком. Слежу за его пером и завидую. Мне бы так научиться…
Через минуту решение готово и судья читает его вслух в присутствии вставших с места посетителей.
Родина не только подтверила мои показания, данные прокурору, но сочла нужным выслать новый паспорт.
Благодаря последнему обстоятельству судья меня освобождает.
13. На Воле
Давно живу на воле. Далеко позади лежит Петербург, оставленный мною немедленно после освобождения. Давно уже исхожены мною светлые просторы и пережиты знойные летние дни. Сейчас нахожусь в пути между Киевом и Жмеринкой. Всеми мыслями тянусь к югу. Боюсь холодного ненавистного севера. Хочу во что бы то ни стало попасть в Одессу.
Уже начало сентября. В солнечные дни достаточно тепло, и шагать еще можно, хотя в утренние часы уже слышится прохладная свежесть в дыхании ветра.
Изнашивается пышный наряд лета. Линяет и становится ломкой трава, босые ноги уже чувствуют охлаждение земли, пахнущей грибной сыростью. С тревогой и тоской слежу за желтыми потоками, стекающими с вершин тополей и берез.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});