Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Осборн сказал:

— Я пришел поговорить с мистером Гибсоном, не зная, что он уехал в Лондон, и мисс Гибсон любезно поделилась со мной ланчем. Теперь я должен идти.

— О, боже! Мне так жаль, — затрепетала мисс Фиби, — я побеспокоила вас. Но у меня были самые добрые намерения. Я с детства всегда приходилась не кстати…

Но Осборн вышел до того, как она закончила извиняться. Уходя, он встретился взглядом с Молли, в его глазах было странное выражение тоскливого прощания, которое так поразило ее на этот раз, что она часто вспоминала его впоследствии.

— Такой прекрасный, подходящий повод, а я пришла и все разрушила, — продолжала меж тем мисс Фиби. — Полагаю, ты очень добра, моя дорогая, считая…

— Считая что, моя дорогая мисс Фиби? Если вы предполагаете роман между мистером Осборном Хэмли и мною, вы никогда еще так не ошибались в своей жизни. Думаю, как-то раз я уже говорила вам об этом. Прошу, поверьте мне.

— О да! Я помню. Я припоминаю, сестра забрала себе в голову, что это был мистер Престон.

— Одно предположение так же ошибочно, как и другое, — ответила Молли, улыбаясь и пытаясь казаться совершенно безразличной, но сильно покраснев при упоминании имени мистера Престона. Для нее было очень трудно поддерживать разговор, ее сердце было заполнено Осборном — его изменившейся внешностью, его грустными словами о пророчестве, и его признанием о жене — француженке, католичке и служанке. Молли попыталась собрать воедино эти странные факты в собственном воображении, и обнаружила, что очень тяжело следить за бесконечной болтовней мисс Фиби. Она дошла до сути дела, и, когда голос собеседницы затих, механически смогла вспомнить отголоски последних слов, которые, как она поняла по взгляду мисс Фиби и по интонации голоса, являлись вопросом. Мисс Фиби спрашивала ее, не пойдет ли она с ней. Она собиралась к Гринстеду, продавцу книг в Холлингфорде, который помимо своего обычного занятия являлся представителем Холлингфордского книжного общества, получал их взносы, вел счета, заказывал книги из Лондона и за небольшое вознаграждение позволял Обществу держать свои томики на полках его лавки. Это был центр новостей и, своего рода, клуб маленького городка. Каждый, кто притязал на знатность, бывал там, независимо от образованности или любви к литературе. Лавочник даже не думал стать членом этого клуба, каким бы высоким интеллектом он ни обладал, и как бы ни любил читать. Зато Общество могло похвастаться, что среди его подписчиков — большинство семей графства, некоторые из них считали свое членство чем-то вроде обязанности, соответствующей их положению, но не часто пользовались привилегией чтения книг. В то время как в городке были жители, такие как миссис Гудинаф, полагавшие про себя чтение большой потерей времени, которое лучше было бы занять шитьем, вязанием или выпечкой, и тем не менее, они состояли в Обществе, что являлось признаком их положения, это были как раз те добропорядочные женщины-матери, которые посчитали бы, что утратят свой статус, если милая молодая служанка не приведет их домой после вечернего чаепития. Во всяком случае, лавка Гринстеда была очень удобным местом для праздного времяпрепровождения. С этим все были согласны.

Молли поднялась наверх, чтобы приготовиться к прогулке с мисс Фиби, и в открытом ящике комода увидела конверт Синтии, в нем лежали деньги, одолженные ею у мистера Престона. Именно его Молли так неохотно пообещала передать, чтобы поставить последнюю точку в этом деле. С отвращением Молли взяла конверт. На время она забыла о нем, а теперь он лежал здесь, у нее на виду, и она должна постараться избавиться от него. Она положила его в карман на всякий случай, и казалось, удача сопутствовала ей, поскольку в лавке Гринстеда, в которой, как обычно собрались несколько человек, делая вид, что изучают книги или делают заказы, оказался мистер Престон. Он не мог не поклониться, когда они вошли, но увидев Молли, стал мрачнее тучи. Для него она была связана с воспоминаниями о неудаче и унижении: помимо всего прочего, он хотел, но не мог забыть о том, что он узнал из простых и искренних слов Молли, а именно о том, что Синтия не любит его. Если бы мисс Фиби заметила хмурое выражение на его прекрасном лице, она бы вывела сестру из заблуждения в ее подозрениях относительно мистера Престона и Молли. Но мисс Фиби, которая считала, что девице не подобает подходить и стоять рядом с мистером Престоном, а также осматривать полки книг в таком близком соседстве с джентльменом, нашла себе дело в другом конце лавки и занялась покупкой писчей бумаги. Молли нащупала свое ценное письмо, лежавшее у нее в кармане; осмелится ли она подойти к мистеру Престону и отдать его ему или нет? Пока она колебалась, не решаясь совершить этот поступок, пока думала, что набралась мужества для того, чтобы сделать это шаг, мисс Фиби закончила покупки, повернулась и, жалостно поглядев в спину мистера Престона, прошептала Молли:

— Думаю, теперь мы отправимся к Джонсону и вернемся за книгами чуть позже.

Направляясь к магазину Джонсона, они пересекли улицу, но как только вошли в магазин торговца тканями, совесть Молли стала укорять ее за малодушие и упущенную хорошую возможность.

— Я скоро вернусь, — сказала она, как только мисс Фиби занялась покупками. Молли побежала к Гринстеду, не оглядываясь ни направо, ни налево. Она наблюдала за дверью и знала, что мистер Престон не выходил. Она вбежала в лавку, он уже стоял у прилавка, разговаривая с самим Гринстедом. Молли, к его удивлению, почти насильно вложила письмо прямо ему в руку и повернулась, чтобы вернуться к мисс Фиби. В дверях лавки стояла миссис Гудинаф, задержавшись на входе, она пристально смотрела круглыми глазами, которые округлились еще больше и из-за очков стали походить на совиные, как Молли Гибсон передавала письмо мистеру Престону, которое он, осознавая, что за ним наблюдают, и придерживаясь привычной практики тайных дел, быстро положил его в карман неоткрытым. Возможно, если бы у него было время на размышление, он бы без колебаний опозорил Молли, отказавшись от того, что она так настойчиво заставляла его взять.

Наступил еще один долгий вечер наедине с миссис Гибсон, но на этот раз они около часа приятно проводили время — обедали. Это был один из капризов мачехи — который так раздражал Молли — обедать вдвоем, соблюдая церемонии, и с той же роскошью, словно за столом сидят двадцать человек. Поэтому, хотя и Молли, и миссис Гибсон, и даже Мария знали очень хорошо, что никто не притронется к десерту, его ставили на стол, словно Синтия, которой нравились миндаль и изюм, была дома. Или словно дома был мистер Гибсон, который никогда не отказывался от фиников, хотя всегда протестовал против того, чтобы «для людей их положения подавали десерт каждый день».

И миссис Гибсон извинилась сегодня перед Молли теми же словами, что часто говорила мистеру Гибсону:

— Это не сумасбродство, нам не нужно его есть… я никогда не ем. Но он хорошо смотрится и заставляет Марию понять, что семье с положением требуется накрывать его каждый день.

Весь вечер мысли Молли уносились далеко, хотя ей удавалось сохранить видимость внимания к тому, что говорила миссис Гибсон. Молли думала об Осборне и его оборвавшемся, незаконченном признании, его болезненном виде. Она гадала, когда Роджер вернется домой, и ждала его, столь же (сказала она себе) ради Осборна, сколь и для себя самой. А затем сдержалась. Какое ей дело до Роджера? Почему она должна ждать его возвращения? Это должна делать Синтия, только он был таким верным другом для Молли, что она не переставая думала о нем, как об опоре и поддержке в трудные времена, которые казались не за горами этим вечером. Потом она вспомнила мистера Престона и ее небольшое приключение с ним. Каким злым он был! Как могла Синтия настолько полюбить его, что попала в эту ужасную, неприятность, с которой, тем не менее, было покончено! И поэтому она мысленно унеслась в своем воображении и фантазиях, едва ли помышляя о том, что этим самым вечером не более в полумиле от того места, где она шьет, происходит разговор, который подтверждает, что с той «неприятностью» (как она называла ее своим девичьим языком) не было покончено.

Вообще говоря, скандалы дремлют летом. В это время года им ничто не благоприятствует. Теплая погода, поездки за границу, садоводство, цветы — есть о чем поговорить и сварить варенье, успокоить злого бесенка и погрузить его в дремоту на летний сезон в Холлингфордском приходе. Но когда вечера становились короче, и люди собирались у каминов, ставили ноги в круг, а не на каминные решетки, что было непозволительно, тогда наступало время доверительных разговоров! В паузах позволялось передавать чайные подносы среди карточных столиков — после того, как кто-то миролюбиво пытался остановить горячие споры по поводу «решающей взятки», и весьма наводящую скуку женскую привычку «опершись о костыль, живописать мытарств военных быль»[120] — на поверхность выплывали жалкие крохи и обрывки ежедневных новостей, подобных этим: «Мартиндейл поднял цену на мясо на полпенни за фунт» или «Как не стыдно сэру Гарри заказывать другую книгу по кузнечному ремеслу в Книжном Обществе. Мы с Фиби попытались ее прочесть, но в ней нет ничего интересного». Или «Интересно, что будет делать мистер Эштон, раз Нэнси выходит замуж! Ведь она была с ним все эти семнадцать лет! Очень глупо для женщины ее возраста думать о замужестве, я так и сказала ей, когда встретила ее на рынке сегодня утром!»