Есенин в это время искренне тянулся к новому, к «Руси Советской», и это не могло не импонировать Маяковскому. Казалось бы, вот-вот могли наладиться деловые, творческие, товарищеские отношения... Со стороны Маяковского было искреннее стремление к взаимопониманию, и его действительно волновала судьба Есенина.
Уважение было взаимным, несмотря на все перипетии литературной борьбы и фехтовальные выпады с обеих сторон.
«Есенин в период недовольства имажинизмом просил меня помирить и свести его с Маяковским...» - писал Б. Пастернак.
«Из левых своих современников почитал Маяковского, - вспоминает о Есенине И. И. Старцев.
- Что ни говори, а Маяковского не выкинешь. Ляжет в литературе бревном, - говаривал он, - и многие о него споткнутся...»
В признании силы, значительности Маяковского тоже звучит отголосок соперничества и полемики. Они были оппонентами. Из песни слова не выкинешь. Оппонентом Есенина Маяковский выступил и после самоубийства поэта - в стихотворении ему посвященном. Прочитав его предсмертные строки, он безошибочно решил, что «никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь» и что «с этим стихом можно и надо бороться стихом и т_о_л_ь_к_о_ _с_т_и_х_о_м».
Потребность написать стихотворение подхлестнуло и то, что появились «мелкие стихи есенинских друзей», они вызывали «смех и раздражение». Противники, недруги Есенина, писали «поповские стихи». Не поднимались над уровнем «поповских стихов» и ораторских причитаний статьи, воспоминания, очерки и даже драмы о Есенине. Маяковский считал все это вредной чушью, все, начиная с Когана, который выводит марксизм из изречения Луки - «блохи все не плохи, все черненькие и все прыгают» - и написал несколько панегирических статей и кончая «дурно пахнущими книжонками Крученых, который обучает Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провел на каторге, страдая за свободу, и ему большого труда стоит написать шесть (!) книжечек об Есенине рукой, с которой еще не стерлась полоса от гремящих кандалов».
Даже от названия книжек Крученых исходил бульварно-сенсационный душок: «Чорная тайна Есенина», «Лики Есенина. От херувима до хулигана», «Хулиган Есенин»... Подобного рода «посвящений и воспоминаний дрянь» могла вызвать только раздражение и гнев Маяковского, поставившего перед собою цель: «парализовать действие последних есенинских стихов, сделать есенинский конец неинтересным, выставить вместо легкой красивости смерти другую красоту, так как все силы нужны рабочему человечеству для начатой революции, и оно, несмотря на тяжесть пути, на тяжелые контрасты нэпа, требует, чтобы мы славили радость жизни, веселье труднейшего марша в коммунизм».
Маяковский признается, что это все легко было сформулировать, когда стихотворение написано. Начинать же было невероятно трудно. В самом деле - что может быть бескорыстнее самоубийства: человек добровольно лишает себя всех возможных радостей бытия, не требуя ничего взамен, все оставляя людям... Красиво? А к этому примешивается естественная человеческая жалость к покойному и даже что-то вроде чувства вины перед ним, таким молодым, так рано покинувшим этот мир.
Не так просто было настроить себя. Замысел складывался так: «сначала надо заинтересовать всех слушателей (и конечно, читателей. - А. М.) двойственностью, при которой неизвестно, на чьей я стороне, затем надо отобрать Есенина у пользующихся его смертью в своих выгодах, надо выхвалить его и обелить так, как этого не смогли его почитатели... Окончательно надо завоевать сочувствие аудитории, обрушившись на опошливающих есенинскую работу... Завоевав аудиторию, выхватив у нее право на совершенное Есениным и вокруг него, неожиданно пустить слушателя по линии убеждения в полной нестоющести, незначительности и неинтересности есенинского конца, перефразировав его последние слова, придав им обратный смысл».
Это гениальный поэтических ход для финала стихотворения, действительно снижающий «обаяние» есенинской смерти и его прощальных стихов. Конечно, он гораздо сильнее звучит при прочтении всего стихотворения, но все равно просится для цитирования:
Для веселияпланета нашамало оборудовала.Надовырватьрадостьу грядущих дней.В этой жизнипомеретьне трудно.Сделать жизньзначительно трудней.
Маяковский так тонко и так блестяще выполнил поставленную самим себе поэтическую задачу, стихотворение прозвучало с такой силой, с такой искренней болью и неприятием есенинского конца, что его переписывали до печати, тайком вытащили из набора и напечатали в провинциальной газете. В любой аудитории, где выступал поэт, требовали его чтения и слушали так, что слышны были летающие мухи, в кулуарах жали руки и восхваляли, а в день выхода его из печати появилась рецензия, состоящая одновременно из ругани и комплиментов.
В статье «Как делать стихи?» Маяковский показывает, как делалось конкретное стихотворение, но предупреждает: «Нельзя придавать выделке, так называемой технической обработке, самодовлеющую ценность».
Это важное упреждение, которое и сейчас еще далеко не все принимают во внимание, считая Маяковского этаким холодным мастером, «вырабатывающим» стихи. Он был мастером - высочайшей квалификации, - но он был поэт и, вопреки лефам, признавал «интуитивный» характер творческой работы.
Маяковский с гордостью называл себя реалистом («И мы реалисты, но не на подножном корму, не с мордой, упершейся вниз...») Это значило, что поэт был озабочен не только обилием серости в поэзии. Он твердо знал и другое: в «переделке» жизни участие поэта столь же обязательно, как участие каждого гражданина своей страны. «Поэзия начинается там, где есть тенденция». Исчерпывающее объяснение.
Как ни сурова оценка, данная Маяковским общему состоянию поэзии, - в то же время он пишет статью «Подождем обвинять поэтов», в которой опровергает распространенное мнение насчет того, что поэтов не читают и не покупают. Поскольку такое обвинение адресовалось всей поэзии, а не то чтобы плохим стихотворцам, Маяковский со статистическими выкладками и цифрами опровергает его.
Проверку он учинил во время своей поездки по городам Союза. Разыскивал книги в задних комнатах магазинов, сам участвовал в распродаже, отбирал расписки о том, что книги распроданы. «Выяснилось, что многие книги многих поэтов идут не хуже заносящейся беллетристики».
Он делал это для того, чтобы снять огульное обвинение в «нечитаемости и непокупаемости» поэтов, чтобы показать, как надо торговать книгой, как надо пропагандировать книгу, если она того заслуживает. И - «приободрить поэтов».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});