Читать интересную книгу Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Часть первая - Мигель Сервантес Сааведра

— Ты дело говоришь, Санчо, — заметил Дон Кихот, — с нашей стороны будет в высшей степени благоразумно, если мы подождем, пока пройдет ныне действующее зловредное влияние светил.

Каноник, священник и цирюльник объявили, что лучше этого он ничего не мог бы придумать, и, в совершенном восторге от простоты Санчо Пансы, посадили Дон Кихота на ту же самую повозку, на которой он ехал прежде; участники процессии снова двинулись стройными рядами. Козопас со всеми распрощался, стражники отказались ехать дальше, и священник уплатил им сполна, каноник попросил священника уведомить его в том, что станется с Дон Кихотом: придет ли он в разум или же будет куролесить и дальше, и засим поехал своей дорогой. Словом, все разъехались в разные стороны и кто куда, остались только священник и цирюльник, Дон Кихот, Панса и добрый Росинант, столь же безропотно сносивший все, что бы с ним ни стряслось, как и его хозяин.

Возница запряг волов, посадил Дон Кихота на охапку сена и с присущим ему хладнокровием двинулся по той дороге, которую указал священник, и шесть дней спустя достигли они села Дон Кихота и въехали в него среди бела дня, а пришлось это как раз в воскресенье, и площадь, через которую проезжала повозка Дон Кихота, была полна народу. Все бросились смотреть, кто это едет, и как скоро узнали своего соотчича, то подивились, а какой-то мальчишка побежал сказать ключнице его и племяннице, что их дядю и господина, бледного и худого, везут на волах, подстилки же никакой, кроме охапки сена. Невозможно было без сожаления смотреть на добрых этих женщин, вопивших, бивших себя по голове и посылавших новые проклятия окаянным рыцарским романам, и все это поднялось с новою силою, как скоро в дверях показался Дон Кихот.

Прослышав о том, что Дон Кихот возвратился, прибежала и жена Санчо Пансы, которой было известно, что муж ее последовал за ним в качестве оруженосца, и, едва увидев Санчо, она прежде всего осведомилась, здоров ли осел. Санчо ответил, что осел здоровее своего хозяина.

— Благодарю тебя, господи, за великую твою милость, — сказала она. — Ну, а теперь скажи-ка, дружочек, много ли ты заработал на своей оруженоске? Обновку-то ты мне привез? А башмачки детишкам?

— Ничего такого я, женушка, не привез, — отвечал Санчо, — зато я привез кое-что поважнее и посущественнее.

— Вот этому я очень рада, — заметила жена, — покажи-ка мне, дружочек, это важное и существенное, я хочу поглядеть, тогда душа моя будет довольна, а то, пока ты там скитался целую вечность, я вся истомилась и извелась.

— Дома покажу, жена, — объявил Панса, — а пока что утешься: если мы, господь даст, еще раз поедем искать приключений, то ты увидишь, что я скоро стану графом или же губернатором острова, да не какого-нибудь там захудалого, а самого что ни на есть лучшего.

— Дай-то бог, муженек, это нам вот как пригодится. А только скажи мне, что такое остров, я что-то не могу взять в толк.

— Осла медом не кормят, — отрезал Санчо, — придет время — узнаешь, да еще рот разинешь, когда твои вассалы станут величать тебя ваше сиятельство.

— Что ты несешь, Санчо? Какие такие сиятельства, острова и вассалы? — воскликнула Хуана Панса (так звали жену Санчо, ибо хотя она и не была с ним в родстве, но в Ламанче принято, чтобы жены брали фамилию мужа).

— Не все сразу, Хуана, не торопись, довольно и того, что я сказал тебе правду, пока держи язык на привязи. Между прочим могу тебе сказать, что нет ничего приятнее быть почтенным оруженосцем какого-нибудь этакого странствующего рыцаря, искателя приключений. Правда, чаще всего попадаются приключения не такие, каких бы тебе хотелось: в девяноста девяти случаях из ста все получается шиворот-навыворот. Это я на себе испытал, потому в иных случаях меня подбрасывали на одеяле, в иных лупили. Однако со всем тем до чего ж хорошо в ожидании происшествий скакать по горам, плутать в лесах, взбираться на скалы, посещать замки, останавливаться на каких угодно постоялых дворах и при этом ни черта не платить за ночлег!

Такую беседу вели между собой Санчо Панса и его жена Хуана Панса, а в это время ключница и племянница Дон Кихота ухаживали за ним, раздевали его и укладывали на старую его кровать. Он смотрел на них блуждающим взором и никак не мог понять, где он находится. Священник, сообщив племяннице, чего стоило доставить его домой, сказал, чтобы она как можно лучше позаботилась о дяде и чтобы они обе были начеку, а то, мол, он опять убежит. Тут снова подняли они страшный крик, снова стали посылать проклятия рыцарским романам, снова стали молить бога, чтобы сочинители подобных врак и нелепостей провалились сквозь землю. Одним словом, священник оставил их в смятении и страхе, ибо они полагали, что, как скоро дело пойдет на поправку, дядя их и господин тот же час их покинет, и чего они опасались, то как раз и случилось.

Однако ж автор этой истории, несмотря на то, что он со всею любознательностью и усердием допытывался, какие именно деяния совершил Дон Кихот во время третьего своего выезда, так и не мог обнаружить на сей предмет каких-либо указаний, — по крайней мере, в летописях подлинных; только в изустных преданиях Ламанчи сохранилось воспоминание о том, что, выехав из дому в третий раз, Дон Кихот побывал в Сарагосе и участвовал в знаменитых турнирах, которые в этом городе были устроены, и там с ним произошли события, достойные его неустрашимости и светлого ума. О смерти его и кончине также ничего не удалось узнать, и так бы автор ничего не знал и не ведал, когда бы счастливый случай не свел его с одним престарелым лекарем, обладателем свинцовой шкатулки, найденной, по его словам, среди развалин какой-то древней часовни, которую восстанавливали; и вот в этой-то самой шкатулке оказались пергаменты, на которых готическими буквами были написаны испанские стихи, в коих содержались сведения о многих подвигах Дон Кихота, о красоте Дульсинеи Тобосской, о наружности Росинанта, о верности Санчо Пансы и о погребении самого Дон Кихота, а также несколько эпитафий и похвальных стихов нраву его и обычаю. И те из них, которые удалось прочитать и разобрать, правдолюбивый автор этой новой и доселе невиданной истории здесь приводит. При этом за огромный труд, который пришлось положить на розыски и копанье в архивах Ламанчи, дабы вытащить помянутую историю на свет божий, автор не требует от своих читателей никакой другой благодарности, кроме того, чтобы они отнеслись к ней с таким же доверием, с каким люди здравомыслящие относятся к рыцарским романам, которые пользуются ныне таким успехом: это вполне вознаградит и удовлетворит его и подвигнет на то, чтобы извлечь и разыскать другие, если и не столь правдивые, то, во всяком случае, не менее занятные и увлекательные.

Вот первые слова пергамента, обнаруженного в свинцовой шкатулке:

Академики из Аргамасильи, местечка в Ламанче, на жизнь и на кончину доблестного Дон Кихота Ламанчского

Hoc Scripserunt[295]

Черномаза, академика Аргамасильского, на гробницу дон Кихота эпитафия

Скиталец, словно Грецию — Язон[296],Прославивший ламанчские пределы;Чудак, чей ум, как флюгер заржавелый,И ветрен был, и столь же изощрен;

Певец, меж виршеплетов всех времен,Быть может, самый тонкий и умелый;Боец, настолько яростный и смелый,Что до границ Катая[297] славен он;

Тот, кто, затмив собою Амадисов,Гигантов, словно карликов, сражал;Тот, кто был даме предан всей душою;

Тот, кто, вселяя зависть в Бельянисов,Верхом на Росинанте разъезжал,Почиет под холодной сей плитою.

Крохобора, академика Аргамасильского, In Laudem Dulcineae De Toboso[298] сонет

Ты, кто узрел сей толстогубый рот,Внушительную стать и лик курносый,Знай: это Дульсинея из Тобосо,Которою пленился Дон Кихот.

О ней мечтал он ночи напролет,Монтьеля травянистые откосыИ Сьерры Негры[299] голые утесыИсхаживая, пеший, взад-вперед,

В чем Росинант повинен… О светила!Зачем судили вы, чтоб в цвете летС обоими произошло несчастье?

Ее красу от нас могила скрыла,А он, хотя узнал о нем весь свет,Погублен ложью, завистью и страстью.

Сумасброда, остроумнейшего академика Аргамасильского, в похвалу Росинанту, коню дон Кихота Ламанчского сонет

На тот алмазный трон, где столько летМарс восседал, от крови весь багровый,Взошел Ламанчец и рукой суровойНад миром поднял стяг своих побед.

В столь грозные доспехи он одет,Столь остр его клинок, разить готовый,Что новый сей герой в манере новойБыть должен новой музою воспет.

Британию до звезд во время оноОтвага Амадиса вознесла,Его сынами греки знамениты;

Но днесь Кихот введен во храм Беллоны[300],И гордая Ламанча превзошлаВладенья грека и отчизну бритта.

Его дела не могут быть забыты:Ведь Росинант — и тот таких коней,Как Брильядор[301] с Баярдом[302], стал славней.

Зубоскала, академика Аргамасильского, Санчо Пансе сонет

Вот Санчо Панса. Хоть он ростом мал,Но доблестью велик, и мир покуда,В чем, если нужно, я порукой буду, —Верней оруженосца не видал.

Он возведенья в графы ожидал,Но не дождался, что отнюдь не чудо:С ним во вражде был свет, а свет — Иуда.Его осла — и то б живым сглодал.

И на скотине этой безответнойЗа незлобивым Росинантом вновьПотрюхал сей воитель незлобивый.

О сладкие надежды, как вы тщетны!Вы нам на миг разгорячите кровь —И стали тенью, сном, химерой лживой.

Чертолома, академика Аргамасильского на гробницу дон Кихота эпитафия

Дон Кихот, что здесь лежит,Росинанта обладатель,Приключений был искатель,Был он также часто бит.Рядом с рыцарем зарытСанчо Панса, малый нравный,Но оруженосец славный.Пусть господь его простит!

Тикитака, академика Аргамасильского, на гробницу Дульсинеи Тобосской эпитафия

Мир навеки обрелаВ сей могиле Дульсинея,Смерть расправилась и с нею,Хоть крепка она была.

Гордость своего села,Не знатна, но чистокровна,В Дон Кихоте пыл любовныйЭта скотница зажгла.

Вот и все стихи, какие нам удалось разобрать; в остальных же буквы были попорчены червями, вследствие чего пришлось передать их одному академику, дабы он прочитал их предположительно. По имеющимся сведениям, он этого добился усидчивым и кропотливым трудом и, в надежде на третий выезд Дон Кихота, намеревается обнародовать их.