Александр вышел из куста, обшарил вокруг все взглядом — съестного ничего. Да и что могло быть в лесу? Вот если бы попались яблони или груши-дички! Или земляника. Ведь они уже созрели. Они должны быть, надо только на них напасть. Земляника, скорее всего, растет на поляне, на взгорках, а яблони и груши-дички — тоже поближе к опушкам. Он начал искать. Чтобы случайно не выйти к деревне, которая, по его расчетам, находилась на востоке, он сориентировался по солнцу, просвечивающему сквозь верхушки деревьев, и взял курс на юг. Яблони и груши не попадались, лес стал редеть, и он наткнулся на кустик с красными, как кровь, ягодами земляники. Он нагнулся и бережно, чтобы не потерять ни единой капли сока, сорвал их и положил в рот. Ягоды были такие вкусные и ароматные, что у него, как от хмельного, закружилась голова.
Он нашел еще кустик, еще, а потом целую грядку. Рвал их обеими руками, не обращая теперь внимания, что сок раскрасил уже пальцы, несколько раз капнул на комбинезон. Ягоды хотя и не насытили его, но он почувствовал себя свежее, тверже на ногах — какая-никакая, а пища, калории для организма, которых он за сутки потратил немало.
Александр так увлекся, что не заметил, как вышел на поляну. Земляника здесь буквально усыпала небольшой пригорок, и он, ползая на коленях, рвал ягоды, ел и ел…
Вдруг его чуткое, настороженное ухо уловило человеческий голос. Он вскинул голову и невдалеке увидел двух женщин в легких цветных сарафанчиках, тоже собиравших землянику.
— Ни, мамо, то, мабуть, Мыкола нашкодив, — донеслись до него слова, сказанные звонким детским голосом.
«Наши!» — обрадовался он и, вытерев тыльной стороной ладони губы, поднялся.
Занятые сбором ягод и разговором, женщины обратили на него внимание лишь тогда, когда он подошел и поздоровался.
Обе бросили свое занятие и пугливо уставились на него. Одной было лет сорок, вторая — девчушка лет четырнадцати.
— Не бойтесь, я свой, — попытался он успокоить их.
— Тэпэрь уси свои, — ответила женщина и глянула по сторонам в надежде увидеть защитников.
— Я летчик, — пояснил он. — Меня сбили, пробираюсь к своим. В селе немцы есть?
— Е, — уже смелее ответила женщина. — И нимци, и еще хтось. Дуже богато. Учора когось пиймалы, мабуть, тоже летчика. Кажуть, дуже змывались. Так шо в село не ходить.
Ясное дело, не ходить. Кого же немцы поймали? Вполне возможно, однополчанина.
— Не слыхали, как его фамилия?
— Ни. Его тетка Владислава сховала. А хтось выдал. Ее тожь пытали. Тикать вам надо.
Ясное дело, надо. Только как? До линии фронта далеко, с пустым желудком туда не дотопаешь.
— У вас поесть ничего не найдется? — стыдливо спросил Александр. — Я заплачу. — И для убедительности вытащил из кармана гимнастерки деньги.
— Нима ничего, мы ж на хвылынку забежали.
— Может, из дома принесете? Хлеба, картошки. — Он протянул ей деньги. Женщина подумала, взяла.
— Коли смогу.
— Я буду ждать вас здесь.
Она кивнула. Сунула руку в лукошко, и они с девочкой направились к селу. Он постоял, пока они скрылись за деревьями, и пошел следом, решив понаблюдать за ними из леса на случай, если женщина вздумает донести о нем немцам. Правда, на предательницу она не походила: лицо доброе, участливое, и сама предупредила его, чтобы в село не ходил. Но мало ли, как сложатся обстоятельства…
Женщина и девочка вышли из леса и пересекли лощину, тянувшуюся к пруду. Их дом оказался четвертым от края, рядом с тем, где утром стояли кони. Но теперь их не было. Не было и часового.
В селе царила какая-то напряженная, зловещая тишина. Редко кто появлялся на улице и быстро исчезал. Александр притаился за кустом и не выпускал из поля зрения ни одну хату. Женщина не выходила. Прошел час, другой. Чтобы не думать о еде, он стал восстанавливать ориентировку, размышлять, куда докатился фронт и где теперь наши. Они бомбили танковую колонну, рвущуюся к Бродам, где развернулось крупное сражение. Судя по тому, что артиллерийская канонада сегодня еле слышна, немцам удалось сломить сопротивление наших и продвинуться вперед. Значит, фронт удалился еще километров на двадцать-тридцать, а Александр прошел за ночь не более пятнадцати километров, петляя по бездорожью, обходя стороной села. И перспектив двигаться быстрее у него пока нет, и ждать контрудара наших войск пока не приходится. А каждый день пребывания в тылу врага ухудшает и без того шаткое его положение.
14
29 июня 1941 г. На Луцком направлении продолжаются крупные танковые бои, в ходе которых наша авиация нанесла ряд сокрушительных ударов по танкам противника…
(От Советского информбюро)
Александру удалось благополучно выбраться из Краснодара и добраться до станицы Холмской. Способствовало этому, видно, то, что Гандыбина не было в городе и его подчиненные не подняли на ноги всю милицию.
Бабушка встретила Александра слезами и причитаниями, дед цыкнул на нее:
— Ты чего это, курицына мать, мокроту разводишь? К тебе внук пожаловал, жив, здоровехонек, встречай его как положено.
Бабушка перестала всхлипывать, засуетилась, собирая на стол, а дед взял его под руку и увел в другую комнату.
— Ну, докладай, как и с чем пожаловал. — В его глазах, в голосе сквозила тревога. Дед прожил сложную и нелегкую жизнь, повидал всякое — и с японцами воевал, и с белоказаками, не раз бывал на волоске от смерти, — потому опасность чуял особенно остро. О том, что Александру придется уйти из училища, он предупредил сразу, как только осудили отца, но теперь дело было не только в этом, а в чем-то более серьезном и важном, и Александр не стал ничего утаивать, рассказал все как было.
Дед долго молчал, низко склонив свою седую голову. Бабка приоткрыла дверь, позвала к столу. Он снова цыкнул:
— Погодь ты! — И когда старуха закрыла дверь, потер бородку, покачал головой: — Значит, отомстить решил, курицын сын. А за что?
— Как за что? — не понял вопроса Александр. — Он же обыск у нас делал, ничего не нашел, а отца все равно осудили…
— А ты знаешь, кто такой Гандыбин?
— Еще бы. Начальник отделения милиции.
— Начальник отделения милиции… — с грустью повторил дед. — Велика шишка… А кто дефицитные товары спекулянтам сплавлял, знаешь?
— Откуда?
— Вот то-то и оно. Отец твой этим тоже не занимался. А куда смотрел?
— Гандыбин сам не раз просил у него достать то одно, то другое.
— То Гандыбин, — снова вздохнул дед. — Он для себя просил, а не для спекуляции. Со временем ты сам поймешь, что к чему. А вот что теперь делать?
— Дядя Костя советовал фамилию сменить.
— Как?
Дед опустил голову, сидел неподвижно с минуту, потом вдруг решительно распрямил спину.
— Идем обедать. На пустой желудок какие там думки…
Он ушел к своему другу, отставному адвокату.
Терещенко, который лет десять назад, в голодовку, взял из детского дома приемыша, двенадцатилетнего балбеса Шурку (своих детей у Терещенко не было). Два года промучились с ним дед и бабка, стараясь научить его уму-разуму, на путь истинный наставить, но приемыш не поддавался ни ласкам, ни строгости: учился плохо, лазал по чужим огородам, а случалось, и по квартирам. С трудом закончив седьмой класс, он сбежал от стариков совсем. И вот уже более четырех лет о нем не было никаких известий.
— Может, от него какие документы остались? — шепнул дедушка Александру.
Вернулся он печальный и озабоченный, снова уединились в другой комнате.
— Нет, никаких документов не осталось. Да никаких у него и не было. Только свидетельство об окончании седьмого класса. И то он, курицын сын, спер. Значитца, смекал, что к чему. Да и, сказать по правде, не нравилась мне его фамилия — Туманов. С другой стороны, тезка твой. И отчества нету.
— Как нету? — У Александра уже зрели кое-какие планы.
— А так, — боднул дед головой. — Таковский был, курицын сын. Говорил: «Нет у меня отца, значитца, и отчества нет». И фамилию Терещенка не захотел взять. Так-то.