Читать интересную книгу Дело Томмазо Кампанелла - Глеб Соколов

И через паузу он добавил:

– Честно говоря, я чувствую себя вконец запутавшимся в этой жизни. Хочется наконец хоть в чем-то достичь какого-то результата. Одолеть хотя бы один из преследующих меня кошмаров. Преодолеть бы хоть кошмар угнетенного настроения, которое охватывает меня в Лефортово, – и то было бы хорошо! Я должен, хотя бы и с твоей помощью, одолеть это настроение!.. Ты прав, надо быть смелее. Надо сделать решительную попытку остановить прорастание бамбука. Надо не допустить, чтобы он впился в мое тело, обрекая меня на ужасные мучения. Я должен быть смелым, иначе, действительно, жизнь обернется медленным и ужасно мучительным умиранием. Я должен быть смелым, как Жора-Людоед. Жора-Людоед – вот по-настоящему смелый человек! Он мне нравится этот Жора-Людоед с его смелостью!.. У него есть чему поучиться, есть что взять!..

– Вот молодец! Правильно! – восторженно поддержал его Паспорт-Тюремный. – Сообразил наконец что к чему!..

И вслед Томмазо Кампанелла восхищенно сказал Паспор-ту-Тюремному:

– Смелость!.. Дерзость!.. Одну только смелость его взять… Без преступления… А преступление – не брать. Ему оставить…

– Не-ет, нет, погоди… Так нельзя, – пытался перебить его Паспорт-Тюремный, но Томмазо Кампанелла не слушал его.

–Пусть подавится своими преступлениями, своими деньгами! Только смелость его взять!.. Смелость в преодолении Лефортово!.. Без воровства, без преступления!..

– Подожди, так ты что же, не будешь воровать?! – больше напоказ обиделся Паспорт-Тюремный, который вовсе не ожидал, что удастся так быстро и легко склонить Томмазо Кампанелла к поездке и, когда это произошло, ужасно обрадовался.

– Нет. Понимаешь, я… Как бы тебе это сказать?.. – замялся, пытаясь найти верные слова Томмазо Кампанелла. – Людоедова «смелость» – это особое состояние, его я должен перенять. Но это состояние у Людоеда крепко связано со всей преступной частью его жизни. Всю эту преступную часть жизни я брать, перенимать у него не должен. Смелость – как надстройка. Преступления Людоеда – как базис. Раз базис и надстройка – штуки все-таки разные, значит, можно перенести в свою душу надстройку, выработанную Жорой-Людоедом, а базис, преступная жизнь – пусть с ним остается. Мне она ни в коем случае не нужна. Мне ничего такого, что связано с тюрьмой, не нужно. Я не преступник. Людоедова смелость – она может быть решением этой моей лефортовской тоски, этой проблемы: решение в том, чтобы быть смелым, просто отвечать на тоску смелостью. Ведь Жора-Людоед тоже страдает от этого Лефортово, и он прямо и однозначно сказал мне об этом. И в нем Лефортово тоже, как и во мне, постоянно вызывает всякие мрачные настроения. Но он при этом нашел способ преодолевать в себе последствия этого мрачного лефортовского настроения. Этот способ – удалая воровская жизнь, жизнь вечного гуляки, формула Лефортово, как ты ее назвал. И это все я от Жоры-Людоеда готов взять. Все атрибуты воровской жизни, кроме преступления. Антураж, настроение – все!.. Переезды с места на место, удаль, веселье, рестораны, свободную вольготную жизнь, яркие впечатления – готов взять. Но воровать – нет, не готов!

– Ну ничего!.. Не волнуйся. Мы тебя все равно посадим! – с удовлетворением заключил Паспорт-Тюремный.

– За что?! – огорошенный таким выводом спросил Томмазо Кампанелла.

– По ошибке, – как о само собой разумевшейся вещи сказал Паспорт-Тюремный, вскинув на Томмазо Кампанелла большие порочные глаза. – В Российской Федерации очень несовершенная система следствия и правосудия, которая непрерывно дает сбои и совершает ошибки. В тюрьму нет-нет да и попадают совершенно невиновные люди, не имеющие никакого отношения ни к преступлениям, ни к преступному миру. Некоторых из них потом, через некоторое время, разобравшись, из тюрьмы выпускают – трясущихся, больных и сломленных. А некоторых – и нет. Так и сидят себе. По Ошибке. И никому, в общем-то, до этого нет дела. Торжествует, как всегда, вопиющая несправедливость, тупость, лень, нежелание разобраться, предвзятость, погоня за красивыми отчетами, наконец! Недаром русский народ придумал поговорку «от тюрьмы да от сумы – не зарекайся!»

Глава XXXIX

Не в жизни

Мимо них в это время ехал уже другой пассажирский поезд из Москвы. На вагонах было написано «Татарстан». В освещенных купе, так же как и в недавно проехавшем поезде, укладывались спать уезжавшие из Москвы на ночь глядя люди. Опасались ли они ошибок следствия?.. Думали ли об этом?

…Морду машины с широкой решеткой радиатора и фарами, большими и тупыми, как коровьи глаза, Томмазо Кампа-нелла увидал уже, когда она, оседая на передок от резкого торможения, подворачивала к бордюру, – желтое такси, «Волга»… Диван не красный – серый. Все равно, тепло… Можно смотреть в окно…

Через некоторое время Томмазо Кампанелла и Паспорт-Тюремный уже катили в такси в аэропорт по темным лефортовским улочкам.

Паспорт-Тюремный погрузился в оцепенение, Томмазо Кампанелла тоже ничего не говорил.

Томмазо Кампанелла в эти минуты думал о закономерности, которую открыл: как только он садился в такси, он точно вырывался из Лефортово, в какой-то особый, отдельный мирок, который существовал в стареньких машинах с продавленными диванами. Сидя в салоне такси, которое ехало по Лефортово, Томмазо Кампанелла чувствовал себя исследователем, который спустился в батисфере в океанскую впадину и теперь изучает сквозь иллюминаторы особый глубоководный мир, куда сквозь толщу вод не в силах пробиться солнечные лучи. Этот мир населяют особые, доселе не известные науке обитатели. Они могут быть опасны, ведь черт его знает, какая агрессия может таится в их распираемых кошмарным давлением мозгах! В машине, как в той воображаемой батисфере, – относительный уют и безопасность. Но кажется, Томмазо Кампанелла слышал, как давление в тысячи атмосфер хрустело обшивкой – толща вод, как чудовищной силы пресс, давила на корпус батисферы. Не от них ли, от этих навалившихся на него атмосфер, у Томмазо Кампанелла вновь заболела голова?..

Томмазо Кампанелла легко узнавал места, по которым в этот момент проезжало такси: вот старая постройка петровского «гошпиталя», а вот, на противоположной стороне улицы, низкие каменные клети общины солдатских жен – нечто вроде гостиницы для женщин, которые ухаживали за своими ранеными мужьями, что находились на излечении в госпитале.

Томмазо Кампанелла несколько раз прокрутил ручку на двери, стекло немного опустилось. В салон такси рванулся холодный воздух.

– Ну вот, вода стремительно начала поступать во внутренности батисферы, и та упала на грунт, чтобы уже никогда не всплыть с него на поверхность, – проговорил, усмехаясь своим мыслям, Томмазо Кампанелла.

– Наоборот, сейчас мы всплывем со дна! – весело сказал Паспорт-Тюремный.

Томмазо Кампанелла тем временем включил, впервые после долгого перерыва, радиостанцию, которую вручил ему Господин Радио.

– Кошмар, вы чувствуете, какое везде напряжение?! – приглушенно донеслась из динамика речь какого-то участника самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, которого Томмазо Кампанелла по голосу узнать сейчас не смог.

– Чувствую!.. – ответил Томмазо Кампанелла и опять мрачно, невесело рассмеялся.

Хориновский герой глянул по сторонам. Госпитальная площадь, рассеченная трамвайными путями, была почти безлюдна. Окна низеньких, еще петровских строений ярко освещены. Что за ними – операционная, приемный покой, архив?.. Только на проходной стоял куривший солдат. Огонек сигареты то и дело тускло вспыхивал в темноте.

Единственными прохожими здесь были какие-то две тетки, замотанные толстыми серыми платками и с огромными тюками через плечо…

В этот момент с горки, со стороны Иноверческого кладбища, с грохотом подкатил трамвай и, остановившись прямо посреди площади, распахнул двери. Несколько человек вышли на проезжую часть. Среди них было два рабочих в темных, засаленных комбинезонах, – шли, пили пиво из бутылок и громко ругались…

Вскоре остались позади и Бауманская, и Бакунинская, и Переведеновский… Смотреть стало неинтересно. Томмазо Кампанелла задремал.

Снилась ему руководительница хориновской группы детей:

– А знаете ли, почему такая религия, как ислам, запрещает художнику рисовать изображения людей и животных? – спросила учительница зловещим тоном и поправила на носу очки-велосипедики, в которых не было стекол. – Потому что в день Страшного Суда все эти изображения оживут, придут к художнику и начнут требовать, чтобы отныне он их всех кормил!

– Мы хотим есть!.. Мы хотим есть!.. Мы хотим есть!.. – начали кричать все маленькие участники хориновской группы детей хором и с этими криками стали придвигаться к Томмазо Кампанелла все ближе и ближе. Тот расхохотался:

– Эй, эй, что вы, у меня нет такого количества детей! В моей жизни было много романтических приключений, но не столько же детей я наплодил!