Читать интересную книгу Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты - Валентин Пикуль

6 октября Анну Иоанновну скрючило во время обеда. Кровь была в урине ее, а теперь кровью наполнилась и тарелка с недоеденной пищей. Лейб-архиятер Фишер отозвал Бирона в сторонку:

– Ручаться за будущее никак нельзя, и следует опасаться, что императрица скоро повергнет всю Европу в глубокий траур…

Бирон в растерянности кликнул скорохода:

– Беги к обер-гофмаршалу Рейнгольду Левенвольде…

Тот убежал – в красных сапожках, держа в руке жезл Меркурия, поверху которого – крылышки, как свидетельство поспешности. Скороход влетел в дом на Мойке, где Левенвольде беспечно нежился в саду с красавицей Натальей Лопухиной, звенел фонтан, и пели над любовниками райские птицы… Левенвольде выслушал гонца, велел ему бежать обратно. Наташка по взгляду его потемневших глаз догадалась, что при дворе стряслась беда. Она спросила – что там, и обер-гофмаршал сумрачно ответил:

– Бирон спрашивает, что ему делать? Но я же не оракул, как Остерман… Я знаю лишь одно, что нашей безмятежной и счастливой жизни, кажется, приходит капут. Надо ехать во дворец…

Решено было срочно созвать Кабинет, но Остерман срочно заболел, чтобы в Кабинет его не звали, чтобы переждать это смутное время… Бирон бесновался, гонял к нему лейб-медиков:

– Когда нужно принять решение, он всегда подыхает и никак не может подохнуть… Оживите его хотя бы на час.

Остерман, полумертвый, не шелохнулся. Он не явился!

Тогда герцог натравил на него графа Левенвольде.

– Рейнгольд, – сказал он, – ты же понимаешь: один неловкий шаг в сторону, и мы слетим с этой волшебной горушки… Спеши!

Левенвольде помчался за Адмиралтейство – в дом Остермана, речь вице-канцлера и первого министра была невнятна:

– …поелику чины проходящи в заботах державных, то надо решать в Совете, а Иоанн порожден быть имеет от племянницы царской, и в воле собрания вышнего, богом и природой назначенного, полагают верноподданные о мудрости ея величества не судить…

Левенвольде начал трясти Остермана в постели.

– Проклятый оракул! – кричал он на него. – Можешь ли ты хоть одно слово произнести по делу: кому быть регентом? Кому быть регентом при младенце Иоанне, если умрет сейчас императрица?

– Я уже сказал, и еще раз повторяю, – бубнил Остерман, глаза закатывая, – что право наследства природного есть промысел божий, и тому быть, как власть вышняя определит в намерении ея величества, моей благодетельницы…

Левенвольде скрючил пальцы, сведенные в судороге ярости:

– Хоть на одну минуту, но выплыви ты из каналов темных! Говори дело, или я тебя задушу, проклятого мракобеса…

Остерман робко произнес имя Анны Леопольдовны.

Левенвольде топнул ногой:

– Выходит, негодяй, ты против герцога Бирона?

Остерман чуть ожил, задвигавшись на постели:

– А разве я не сказал, что герцог самая важная персона?

– Ты взмутил всю воду, но рыбки так и не выловил.

– Боже! – воскликнул Остерман. – Я всегда считал, что его светлость герцог Курляндский личность вполне достойная для того, чтобы управлять Россией. Но нельзя же забывать и родителей Иоанна, которые тоже пожелают владеть Россией!

Во дворце все вельможи были в сборе. Шептались. Императрица охала в спальне, а младенец в колыбели радовался жизни. Бестужев-Рюмин перебегал от князя Черкасского к герцогу Бирону.

– Нельзя регентшей матери Иоанна быть! – вещал он. – Если Анна Леопольдовна при сыне своем малом Россией править учнет, тогда из Мекленбурга ее старый батька прикатит. А нрав герцога Леопольда Мекленбургского по газетам достаточно известен. Он в Мекленбурге своем, дня не проходит, чтобы головы кому не оттяпал… На Руси-то ему полное раздолье для озорства будет. Топоров тут – полно, а голов и того больше!

Бирону такие слова – как маслом по сердцу. Сейчас он сам подкрадывался к управлению Россией, и каждый кандидат ему мешал.

– Если Анне Леопольдовне нельзя быть регентшей, – говорил герцог, на Черепаху поглядывая, – вряд ли можно в регенты назначить и мужа ее, отца Иоанна, принца Антона!

– Никак нельзя, – охотно соглашался князь Черкасский, понимая, чего домогается Бирон. – Принц Антон, хотя и высокой фамилии, но боязлив и глуп, к России не приспособлен так, как успела приспособиться ваша герцогская светлость…

Имени регента так никто и не произнес: боялись!

По стеночке, держась за нее рукою, из спальни вдруг выползла императрица Анна Иоанновна, и заговорщики растерялись.

– О чем речь идет? – спросила она с угрозой, недобро глядя. – Или вы меня хоронить собрались? Смерти моей никто не дождется. Занемогла малость, но поправлюсь еще… Сейчас лейб-архиятер Фишер мне рецепт от подагры пишет, а Саншес твердит одно, будто не подагра у меня, а камни в брюхе…

Императрица оторвалась от стенки, пошла к младенцу:

– Запрещаю вам наследство мое делить, пока я жива!

За нею громко хлопнула дверь.

– Ея величество, – сказал Бирон, глядя в окно на дождь серый, – от болезни оправилась, и слава богу. Но забот о назначении регента мы оставлять не должны. Мало ли что…

Ясно! Черкасский с Бестужевым поехали к Остерману.

– Гляди, Петрович, – говорил Черепаха, – как герцог колеблется. И хочет укусить от регентства, да, видать, побаивается.

Карета министров катила мимо Адмиралтейства, за которым виднелись шаткие в непогодье мачты кораблей.

– Отчего же, князь, и не быть Бирону регентом? – отвечал Бестужев. – По воде ходя, воды не ищут!

Черкасский был вынужден соглашаться:

– Правда твоя, Петрович: уж больно герцог в делах искусен.

Остерман сказал кабинет-министрам:

– А зачем спешить? Надо думать. Много думать…

Он лежал в постели и думал. Явственно выразил Остерман лишь одно пожелание: быть при матери малолетнего императора Совету, где и Бирон заседать мог бы… Бирона это возмутило:

– Как можно Совету быть? Сколько голов – столько и мнений. Но лучше одной головы ничего не бывает!

Он страдал: «Ну где же тот смельчак, который открыто объявит имя мое для регентства?.. О жалкие людишки!»

Глава пятнадцатая

За окнами повалил мокрый снег. Белой кашей он лепился к стенам дворца, к стволам черных деревьев Летнего сада, сиротливо зябнущих в чаянии зимы. Тяжкий нечистоплотный дух насыщал апартаменты, где умирала Анна Иоанновна… Еще недавно жизнь была для нее сплошным праздником! Средь морозов трескучих цвели тут тропики садов висячих. Средь растений диковинных плясали аркадские пастушки-фрейлины, камергеры выступали словно маркизы… Сколько было музыки, ферлакурства!

В обнищавшей, ограбленной ею стране Анна Иоанновна была самой богатой. И умирала она сейчас не во дворце, а на сундуках. Ибо дворец императрицы напоминал сундук. Все годы царствования своего хапужисто и завистливо сбирала она богатства. В подвалы дворцов, уставленные сундуками, пихала Анна Иоанновна все подряд, что под руку попадало. Драгоценные камни, меха дивные, ткани восточные и лионские, целые груды алмазов, яхонтов, сапфиров, рубинов. Версты чудной парчи изгнивали напрасно, никем не ношенные. И вот теперь, лежа над своими кладовками, она умирала, бессильная забрать что-либо с собою в мир загробный.

А возле одра ее шла борьба за власть над великой страной. В аудиенц-каморе для этого снова собрались – Бирон, Бестужев-Рюмин, Рейнгольд Левенвольде и князь Черкасский; вскоре во дворце появился и Миних, отчаянно скрипя новенькими ботфортами. Бестужев самым наглым образом отдавал Россию вместе с народом ее под власть герцога Курляндского. Он первым заговорил открыто:

– Кроме вашей светлости, некому быть в регентах. Поверьте истинно, что вся нация желает только вас!

Миних при этом скривился, словно ему обожгло губы, и отошел в сторонку, дабы не высказывать своего мнения. Но этот полководческий маневр не ускользнул от ока герцога.

– Граф! – резко позвал его Бирон. – Вы слышали?

– Нет. Я не слышу отсюда.

– Так идите ближе… идите к нам.

Миних подошел. Бестужев заговорил по-немецки:

– Правда, что в других государствах странным это покажется, отчего в регентстве мы мать с отцом обошли.

– Да, это будет странно, – согласился Бирон, бледнея…

Черкасский что-то нашептывал на ушко Левенвольде.

– Князь! Что ты там интригуешь? Говори громко.

– Доказываю я, что только ваша светлость может спасти нас и народ русский. Никого иного вокруг себя не наблюдаю…

Миних понял, что он остался один и надо догонять теперь тех, которые в карьере далеко вперед его обежали.

– О чем спор? – заявил фельдмаршал, надвигаясь пузом прямо на Бирона. – Если уж избирать кого в регенты, так никого, кроме вашей светлости, и не надо…

Но губы толстые еще кривил, завидуя (враг!).

Анна Иоанновна подписала манифест о наследовании престола малолетним Иоанном, своим внуком. Многие вельможи при сем акте присутствовали; когда они уже стали покидать больную, Миних задержался в дверях и произвел маневр, много выгод ему сулящий.