не познакомились, – начинает Николай. –
Солодов Николай Осипович.
У Алисы меняется лицо, она бледнеет, глаза нараспашку, вся напрягается. В одно мгновение в её голове пролетают все мысли и мечты об отце, которого она не знала, но так хотела бы иметь.
– А вас как звать – величать? – спрашивает папаша.
Алиса пытается сказать, но ей изменяет голос. Она откашливается и снова ей не удаётся ничего произнести.
– Как, как? – усмехается Николай, – Извините, ничего не слышно. А в самодеятельности выступаете!
Он продолжает издеваться над деревенской глупышкой. Но тут Алиса находит в себе силы спросить еле слышно:
– А вы разве обо мне ничего не знаете? Баба Марья вам ничего про меня не говорила?
Это было бы очень странно, если бы Николай регулярно платил алименты, даже не зная, кому. Но он, очевидно, не догадывается – или делает вид, что не догадывается.
– Позвольте, что-то припоминаю, – с насмешкой говорит он. – Сара Бернар? Или нет, позвольте… Гликерия Федотова?
Алиса встаёт и называет своё имя:
– Солодова Алиса Николаевна.
Усмешка у папаши пропадает, он растерян и не знает, что сказать. Наступает молчание. Алиса опускает глаза, она чувствует, что радости отец не испытывает. Наконец он говорит:
– Какая большая…
Выходит бабуся с тарелками и слащаво произносит с фальшивой улыбочкой:
– Не каждый день, да и не каждый год такой праздник!
Мы не знаем, приезжал ли Николай к матери на протяжении последних восемнадцати лет. Может быть и нет. Может быть он бы и не приехал вовсе, да мать его уговорила. Мы в дальнейшем увидим, что он безволен и безответственен, как амёба, и полностью подчиняется своей нынешней жене. Возможно, что жена его не пускала в Барышево. Это всё предположения, но они основаны на поведении и речевых характеристиках этого Николаши.
– Ты мне Алису-то не обижай! – говорит сыну Марья. – Она у меня первая помощница.
Как мы видели, он уже успел обидеть дочку, собственно, он только и делал, что обидно насмехался над ней.
– Я старею, когда и шва не вижу, а она и намётку выдернет, и обметает, а когда и петли заделает.
Николай слушает с глубокомысленным видом, кивает головой. Алиса чуть не давится картошкой и не знает, как ей реагировать на знакомство с отцом-то ли сердиться, то ли радоваться. Но поскольку она в душе ещё совсем ребёнок, то зла она держать не умеет и выберет забыть свои переживания и привязаться к отцу всем сердцем.
Папаша довольно мрачен. Он тоже обдумывает, как быть в этой ситуации. Ну что, Коля, тебе теперь с этим жить!
Вы знаете, такие как Николай, никогда не берут на себя обязательства добровольно, чтобы выполнять их с желанием и гордиться тем, что ему доверено важное дело – например, быть родителем и растить ребёнка. Такие люди уверены, что на них взвалили тяжкую обязанность, которую приходится нести, с нетерпением ожидая, когда же можно будет освободиться от ноши.
Но сейчас ему деваться некуда, и он снисходительно соглашается, чтобы дочка его любила и гордилась им. А она любит и гордится! Просит его помочь с афишей для спектакля, зовёт на сам спектакль, гуляет с ним по городу, чтобы все видели, какой у неё замечательный отец. Она абсолютно счастлива: никогда у неё не было отца, а вот теперь есть – самый умный, самый талантливый, самый лучший… Такими детскими восторженными глазами Алиса на него смотрит, так верит во всё это!
Николаю приятно, ведь никто так им не восхищается, как дочь, никто так не слушает внимательно и не смотрит с любовью. Конечно, ему это льстит. Во время прогулки он рассказывает Алисе про звёзды – они бывают разные: тёплые, холодные, жёлтые, белые… А мы с вами можем сказать то же самое про людей: разные они бывают, что ж тут поделаешь. Бывают трусы и подлецы, бывают лживые лицемеры, бывают честные и прямые. Каждому – своё. А зачем нужны лжецы и негодяи? Как по – вашему? Пусть этот вопрос останется открытым, я надеюсь, что вы задумаетесь над ним и найдёте свой ответ.
Но вот Николаю пора уезжать. Алиса провожает его на вокзал. Она очень волнуется, ведь для неё это значимое событие. Сделала завивку, надела лучшую одежду…
– А я скоро к вам приеду, – говорит она отцу. – Поступать в театральный буду. Телефон не дадите?
– Да – да – да, обязательно…, – рассеянно отвечает папаша, который надеялся, что удастся как-нибудь избежать продолжения общения с дочерью. Но и отказать ей не решается, поэтому достаёт листок из записной книжки и пишет свой телефон.
– И к маме не зашли, – с сожалением продолжает Алиса. – Посмотрели бы, как мы там живём.
Простосердечная Алиса судит по себе – и ей кажется, что отцу должно быть интересно, как они с мамой живут. Нет, ему не интересно. Он с нетерпением ждёт поезда и, возможно, сам себе даёт слово, что больше он в это убогое Барышево никогда не приедет. По большому счёту ему и на мамашу свою, бабу Марью, тоже наплевать. Вот такой уж он человек.
Думаете, я слишком жёстко сужу этого персонажа? Да, он мне глубоко несимпатичен, и я не нахожу для него хороших слов. Но это лишь слова, а в жизни одни люди поступают с другими намного жёстче, чем я пишу. И я уверен, что вы это тоже понимаете.
А Николая я могу оправдать только одним: таким его вырастили и воспитали. В его детстве, очевидно, были созданы все предпосылки, чтобы он остался безответственным и бессердечным малышом на всю свою жизнь.
Подходит поезд, Николай с облегчением садится в свой вагон, а Алиса внизу на платформе, уже вовсю плача, кричит:
– Папка! Папка, родненький, ты приезжай, не забывай! Я же всё – таки дочка твоя! Папка!
Но ей самой предстоит скоро ехать в Москву, и начнётся новый этап в её жизни.
Пропустим выпускные экзамены, сборы в дорогу, долгий переезд и перенесёмся сразу на один из московских вокзалов, где Алиса выходит из поезда со своим скромным багажом.
Вот она находит остановку такси и встаёт в очередь. Дружинник с повязкой регулирует очередь и следит за порядком. Когда Алиса уже в самом начале, к дружиннику подходит цыганка с четырьмя детишками:
– Слушай, …, – начинает она – видимо, хочет попросить, чтобы её и детей он посадил в такси вне очереди.
– В очередь! – непреклонно отрезает дядька. – Понарожали тут и лезут без очереди!
Цыганята привычно начинают хныкать, как по команде, они уже научены, как надо выпрашивать к себе жалость. И