Дануха упала на землю к комлю берёзы и замахала Голубаве рукой, подзывая к себе. Та на карачках подползла и пристроилась рядом тут же за стволом, спросив не на шутку перепуганным голосом:
— Что это?
— Да Троица его знат, — ответила та, — всяка повидала, но таку сказку в первый раз.
Дануха ещё раз оглядела мусорную стену, выглядывая из-за ствола и задирая глаза кверху, стараясь оценить её высоту.
— Слышь, Голуба, — оторвавшись от просмотра и обращаясь к лежащей рядом бабе, — нам как-т надоть попасть туды.
— Куда? — недоумению и испугу Голубавы не было придела.
— Туды. Внутрь.
— Зачем?
— Да, хуило его знат зачем. Ни он не знат, ни я не ведаю. Просто чую, чё надоть, а зачем? — и она неопределённо повела рукой, выпятив губы уточкой.
— Там же гроза! — не сдавалась Голубава.
— Ну и чё? Прибьёт разок, второй уж не больно будеть. Ладноть. Оставайся тута, а я ползком поползаю.
Но ползком она не поползла, а низко пригнувшись к земле и выставив перед собой руку с распахнутой ладонью, пустилась бежать по протоптанной дорожке, прижимая другой рукой волчий хвост к клюке. Только добежав почти до своего сада, плюхнулась на пузо и поползла, так как на подъёме ветер буквально срывал с ног. Прячась под кустами смородины, что были чуть ли не прижаты к земле, замерла. Отдышалась, всматриваясь вперёд. Тщетно. Ничего не видать. Обернулась. И сзади уже ничего не видать. Тут прямо по ней приложилось что-то тяжёлое, видно обгорелое бревно, но смородиновые кусты с амортизировали и удара, как такового, не получилось. Она от неожиданности уткнулась лицом в снег и тут же совсем рядом перед ней шарахнуло так, что она оглохла до дикого звона в ушах и даже умудрилась лёжа подпрыгнуть. Её отшвырнуло на несколько шагов назад, сорвав и утащив куда-то шапку с головы. Прямо перед ней в трёх шагах образовалась чёрная плешь от удара молнии. Дануха выматерилась, психанув с чего-то на саму себя и заорав благим матом, что было мочи, рванула вперёд, превозмогая грёбанный ветер всеми своими бабьими силами… И тут же от неожиданности её резко бросило в сторону, да так, что она со всего маха грохнулась на бок, пробороздив несколько шагов по снежной наледи. Внутри, куда она проскочила, свозь стену, ветра не было! Полный штиль. Дануха быстро вскочила на ноги и лихорадочно за озиралась по сторонам. Стена бешеного ветра, замешанного не пойми на чём, была всего в шагах трёх, но совершенно не ощущалась, даже дуновения не чувствовалось. Тогда она быстро закрыла глаза и начала пронюхивать внутреннюю территорию и тут же, как и ожидала, учуяла кого-то родного, но непонятного. Открыв глаза Дануха увидела её. Хотя если б сразу внимательно осмотрелась, то и пронюхивать бы не пришлось. Девка лежала на снегу в самом центре этого светопреставления. Она была раздета, ну не совсем голая, а в одной травяной рубахе, без шапки и босиком. Признаков жизни не подавала. Но Дануха не кинулась к ней сломя голову, а пошла осторожно, при этом сообразив выпустить из руки колдовской хвост, приводя себя в адекватное состояние и успокаиваясь. Ещё на подходе, баба пыталась рассмотреть девку издали, определить кто это, но сколько не всматривалась глазами и внутренним своим даром, всё равно понять не могла. Не узнавала и всё. Вроде как своя, хорошо знакомая, а непонятно кто. Даже подойдя вплотную и заглянув в лицо не признала, лишь тихо пропев «Ох, ё». Лицо девки всё было покрыто ярко розовыми узорами, напоминающие разросшиеся водоросли со своими стволами и мелкой сетью веточек. Молодуха лежала так, как будто спала. Устроилась на бочок, ножки подогнула, ручки под щёчку и спит. Дануха осторожно потрогала её лоб, почему-то сперва подумав, что девка уже околела, но лоб оказался таким горячим, что она тут же поменяла своё предположение — у девки жар. Баба тут же принялась скидывать с себя тулуп и укутывать бедняжку. Когда начала перекатывать её, чтоб запаковать в шкуру, девка зашевелилась. Она оказывается действительно просто спала, почти нагишом на снегу.
Только когда девичье лицо повернулось в Данухе и раскрылись сонные глаза, быстро моргающие и прищуренные, она узнала её:
— Краснушка, — с тяжёлым выдохом проговорила баба, опускаясь перед ней на колени.
— Дануха, — жалобно протянула девка, сразу срываясь на слёзы и обхватывая бывшую большуху за шею, — я вернулась.
— Вернулась, миленька, вернулась, — начала успокаивать её баба, сама уже пуская слезу, — теперяча всё будет хорошо.
Дануха не помнила сколько они так просидели. Краснушка проревелась и начала успокаиваться. Всё, что она за это время сказала, так это то, что кучу раз повторила, «наконец то вернулась». Баба утешала, гладила по голове, кутала в тулуп. Тут Дануха встрепенулась, поймав себя на том, что у девки жар, такой что аж через рубахи чувствуется, как она горит, а она тут рассиживает. Она тихонько расцепила её объятия на своей шее и стала закутывать Краснушку в тулуп.
— Погоди, маненько, — попросила она молодуху, утирая ей щёки, — мигом придумам, как отсюды выбраться.
Она поднялась на ноги, чтоб осмотреться и замерла. Никакой стены уже не было. Туча развеялась, превратившись в белое облако. Ветерок дул, но слабый. А со стороны своего бывшего кута к ним бежала Голубава.
— Во как, — только и сказала Дануха.
Тропа в лесу превратилась в бурелом из сорванных и переломанных сухих веток, но Голубава, нёсшая Краснушку на руках, казалось этого не замечала. Пёрла, как лось, напролом. Где-то на середине пути им навстречу подоспела подмога в составе всей девичьей шайки, возглавляемой Воровайкой, которая орала так, что Дануха даже испугалась за её голосовые связки, почему-то отметив для себя, «что эта дура, теперь каркать дня три не сможет».
Лечебку организовали как всегда в бане, где собрались абсолютно все, даже посикуху прихватили. Дануха тут же кинулась к себе, отвары варить, а в её шатре хозяйку поджидал ещё один сюрприз. Там у очага сидел пропавший Данава.
— Здрав будь братец, — суматошно, набегу проговорила Дануха, мечась по шатру, выщипывая травины, развешенные пучками по стенам, которые тут же какие ломала, какие растирала, ссыпая в медный Неважнен котелок, уже давно прописавшийся на Данухиной кухне, — Краснушку нашли, еле живу. Айда ка Данавка подмогни с того свету вытащить.
Братец, сидевший в каком-то напряжении, по виду как «не в своей тарелке», тут же соскочил.
— Где? — спросил он быстро, приготовившись бежать.
— В бане, — коротко и резко ответила баба, продолжая свой замысловатый сбор.
Данава тут же кинулся прочь. Он вернулся домой в лагерь с тяжёлым сердцем, с грузом обиды. И по началу вообще больше приходить сюда не хотел, но время как-то притупило остроту психической боли, нанесённой ему, раны на душе затянулись. Да и соскучился он по всем им. Просто тоска заела. Они ведь все как одна для него самые родные стали. И теперь, когда Дануха встретила его как ни в чём не было, естественно и обыденно, с его души как камень сняли. Он вбежал в свой шатёр, даже не замечая, происшедших в нём изменений и принялся было колдовать свои лекарские пойла, но тут же спохватился, что даже не удосужился спросить, а что с Краснушкой то. Бросив свои потаённые мешочки, тут же кинулся в баню. Девки, завидев его, завизжали от радости, и кинулись к нему на шею, что растрогало его ещё больше, до слёз, и обидные слова, что копились у него всё время скитаний, в один момент превратились в «какой дурак, что сразу не вернулся». Еле на ногах устоял, от такого радушного натиска. Краснушка не лежала, как он предположил, а сидела у банного камня улыбаясь во весь рот. Она хотела было тоже подняться, но Голубава рявкнула на неё, мол не скачи, ложись давай, и та не стала подниматься.
Только когда Данава подошёл к ней поближе, присел и пригляделся, то его всего аж передёрнуло. Краснушка сидела голая и по всему телу цвели ярко розовые разводы-водоросли.
— Молния? — тихо спросил он.
— Она родимая, — всё ещё улыбаясь ответила девка.
— Что болит? — продолжал он опрос, оглядывая и осторожно прикасаясь пальцами к разводам на теле.