Читать интересную книгу Столпы Земли - Кен Фоллетт

Строительные леса были сделаны из крепких жердей, скрепленных между собой веревками, с подмостками из гибких перекладин и уложенных на них подстилок из тростника.

«Недешево все это обходится», — заметил Уильям.

В сопровождении рыцарей он объехал вокруг алтаря. Вдоль монастырской стены громоздились прилепившиеся к ней деревянные сараи, мастерские и подсобные помещения ремесленников. Большинство из них сейчас было закрыто, ибо каменщики, выкладывающие стены, и плотники, делающие опалубку, сегодня не работали, кроме нескольких мастеров, которые руководили добровольцами, указывая им, где следует складывать камни, бревна, песок и известь.

Уильям обогнул восточную часть собора, где дорогу ему преградили монастырские строения, и повернул назад, дивясь ловкости приора Филипа, сумевшего заставить столько людей бесплатно работать в воскресенье.

Размышляя над увиденным, он пришел к выводу, что приор Филип является главным виновником увядания графства Ширинг. Ведь сюда, на стройку, уходила молодежь из крестьянских хозяйств, и Ширинг — жемчужина графства — потускнел рядом с растущим Кингсбриджем, жители которого платили налоги Филипу, а не Уильяму, и люди, привозившие товары на рынок, обогащали монастырь, а не графство. И еще Филипу принадлежали лес, овцы да каменоломни, которые в былые времена приносили огромные доходы графу.

Уильям и его свита вернулись к рынку. Он решил взглянуть, как идет торговля, поближе и направил своего коня прямо в толпу. Могучее животное медленно продвигалось вперед. Однако люди здесь вовсе не выказывали страха и не спешили уступать ему дорогу. Когда же конь толкал их, они бросали на Уильяма скорее недовольные и раздраженные, чем испуганные взгляды и сторонились лишь тогда, когда считали нужным, да и то с каким-то снисходительным видом. Никто его не боялся. И это пугало его. Коли люди не испытывали страха, они были способны на что угодно.

С рыцарями, следовавшими за ним по пятам, он проехался вдоль рядов. Медленное движение толпы действовало ему на нервы. Он был уверен, что у этих дерзких людей, вполне возможно, хватит наглости и на то, чтобы потеснить его.

Уильям уже выбирался из рыночной толчеи, когда неожиданно увидел Алину.

Он резко натянул вожжи и, ошеломленный, уставился на нее.

Алина уже не была той тоненькой, робкой, дрожащей от страха девушкой, которую он видел три года назад на Троицын день. Ее тогда перекошенное от ужаса лицо вновь обрело свои нормальные черты, и она выглядела счастливой и здоровой. В ее темных глазах то и дело вспыхивало веселье, а когда она встряхивала головой, вокруг лица рассыпались ее шикарные локоны.

Она была так прекрасна, что от нахлынувшего желания у Уильяма закружилась голова.

На ней было надето богато расшитое алое платье, на изящных руках блестели кольца. Рядом с ней в полупоклоне, словно служанка, стояла женщина постарше. Да, деньги у нее водились… Вот, оказывается, как Ричард смог стать сквайром и, получив прекрасное вооружение, вступить в армию короля Стефана. Черт бы ее побрал! У нее же не было ни крыши над головой, ни пенни в кармане, ни положения — и как ей все это далось?

Алина стояла у прилавка, на котором были разложены костяные иголки, шелковые нитки, деревянные наперстки и другие предметы для рукоделия, и оживленно торговалась с продававшим их низеньким темноволосым евреем. Ее поза была расслабленной, независимой и самоуверенной. Она вновь обрела манеры дочери графа.

Теперь Алина выглядела значительно старше. Но она и стала старше: Уильяму было двадцать четыре года, значит, ей сейчас, должно быть, двадцать один. Но Алине можно было дать даже больше. Ничего детского в ней уже не осталось. Она превратилась в зрелую женщину.

Алина подняла глаза и увидела его.

В прошлый раз, когда они встретились взглядами, она зарделась от стыда и убежала прочь. Сейчас же она спокойно и открыто смотрела ему в глаза.

Он попытался многозначительно улыбнуться.

На лице Алины появилось выражение полного презрения.

Уильям почувствовал, что краснеет. Она осталась все такой же надменной и ненавидела его так же, как и пять лет назад. Он унизил и оскорбил ее, но она больше не боялась его. Уильям хотел заговорить с ней, чтобы сказать, что то, что он сделал с ней раньше, он может сделать и еще раз, но кричать через головы толпы было как-то неудобно. Ее уверенный взгляд заставил его почувствовать себя ничтожным. Уильям попробовал было ухмыльнуться, но вместо этого у него получилась какая-то дурацкая гримаса. В смятении он повернул коня и погнал его прочь, но и сейчас толпа не давала ему прохода, а испепеляющий взгляд Алины жег спину.

Когда наконец он выбрался из рыночной толчеи, то наткнулся на приора Филипа.

Этот невысокий валлиец[12] стоял, уперев руки в бока и враждебно выставив вперед подбородок. Он уже не был таким худым, как когда-то, а его коротко остриженные волосы из черных стали седыми. Теперь он уже не выглядел слишком молодым для своего сана. Голубые глаза приора пылали гневом.

— Лорд Уильям! — вскричал он.

Уильям отбросил мысли об Алине и вспомнил, что его главным врагом являлся Филип.

— Хорошо, что ты мне попался, приор.

— А ты мне, — зло произнес Филип, но на его чело легла тень сомнения.

— Ты устроил здесь рынок, — обвинительным тоном проговорил Уильям.

— Ну и что?

— Не думаю, что король Стефан давал разрешение на рынок в Кингсбридже. Как, впрочем, и ни один другой король, насколько мне известно.

— Как смеешь ты? — возмутился Филип.

— Я или кто-либо…

— Ты! — не дав ему договорить, закричал приор. — Как смеешь ты являться сюда и толковать о королевском разрешении, — ты, кто за последний месяц пронесся по всему графству, творя поджоги, грабежи, насилия и даже убийства?!

— Это не имеет отношения к…

— Как смеешь ты вступать в святой монастырь и рассуждать о каком-то там разрешении?! — вопил Филип. Он шагнул к Уильяму, грозя ему пальцем. Боевой конь начал нервно переступать ногами. Голос приора звучал пронзительно, и Уильям не мог даже слово вставить. Вокруг них собиралась толпа монахов, работников и посетителей рынка, наблюдавших за этим скандалом. А Филип все кричал: — После того, что ты содеял, ты должен рыдать со словами: «Отче, я грешен!» Пади на колени в сей святой обители! Моли о прощении, коли хочешь избежать геенны огненной!

Уильям побледнел. Упоминание об адовых муках наполнило его непреодолимым ужасом. Он сделал отчаянную попытку прервать приора, бормоча:

— А как насчет твоего рынка? С рынком-то как?

Но кипевший праведным гневом Филип едва ли слышал его.

— Моли о прощении за свои страшные деяния! — гремел он. — На колени! На колени или гореть тебе в аду!

Уильям был так напуган, что уже готов был поверить в проклятие приора, упасть перед ним на колени и молиться. Он знал, что ему давно уже пора покаяться в грехах, ибо множество душ он загубил на войне, а самые отвратительные преступления совершил во время своего недавнего набега на деревни графства. Что, если он так и умрет, не исповедавшись? От мысли об адском огне и орудующих острыми ножами чертях его начало трясти.

— На колени! — наседал Филип, тыча в него перстом.

Уильям попятился, растерянно озираясь по сторонам. Со всех сторон его окружала толпа. За спиной сбились в кучку его ошеломленные рыцари: они не знали, как реагировать на угрозы безоружного монаха. Уильям не мог больше терпеть унижение. Это уже слишком! Он натянул поводья, подняв на дыбы своего огромного боевого коня. Перед его могучими копытами толпа расступилась. Когда передние ноги животного снова коснулись земли, Уильям с силой хлестнул его, и конь рванулся вперед. Зеваки рассыпались кто куда. Уильям ударил коня еще раз, и тот пустился в кентер. Сгорая от стыда, Хамлей, а следом за ним и его рыцари выскочили из монастырских ворот, словно свора псов, испугавшихся старухиного веника.

* * *

Дрожа от страха, Уильям исповедовался в грехах, стоя на коленях на холодном каменном полу маленькой часовни епископского дворца. С отвращением на лице епископ Уолеран молча слушал, пока Уильям перечислял совершенные им убийства, грабежи и насилия. Даже исповедавшись, Уильям продолжал испытывать ненависть к этому высокомерному человеку с его сложенными на груди чистыми, белыми руками и тонкими, слегка трепещущими ноздрями, словно в пыльном воздухе часовни чем-то воняло. Уильяму было противно просить Уолерана об отпущении грехов, но грехи его были столь тяжки, что ни один простой священник не решился бы отпустить их. Так что он смиренно стоял на коленях, объятый страхом, в то время как Уолеран приказал ему зажечь в часовне Ерлскастла неугасимую свечу, после чего объявил, что грехи его отпущены.