Как оказалось, заявление Эрбетта было сделано не 2, а 1 октября и не Чичерину, а Литвинову. В этом устном заявлении содержалось уже официальное требование отозвать Раковского с его поста во Франции. 4 октября Чичерин направил французскому послу письмо, выполненное в несвойственных советской дипломатии того времени предельно сдержанных тонах. «Отозвание г. Раковского, – говорилось здесь, – является столь нежелательным с точки зрения советского правительства, необоснованным с точки зрения уже достигнутых благодаря г. Раковскому успехов в деле соглашения о долгах и опасным для всего дела переговоров между нашими обоими правительствами… что советское правительство затрудняется принять какое-либо решение, не имея в точной формулировке предъявленного французским правительством требования об отозвании г. Раковского и мотивов, продиктовавших это требование». Чичерин просил лишь прислать письменное изложение мотивов решения правительства Франции, после чего сделает доклад Президиуму ЦИК СССР.[983]
Было понятно, что эта формула свидетельствовала об уже данном согласии на отозвание Раковского. Необходимо было только дополнительное обоснование. Оно последовало через три дня в виде письма Эрбетта Чичерину от 7 октября. Помимо прежнего мотива отозвания – подписания заявления группы оппозиционеров, которое трактовалось как нарушение обязательства СССР о невмешательстве во внутренние дела Франции, Раковский обвинялся теперь и в других проступках. По существу дела, сам Эрбетт и его руководители отлично понимали, что в условиях партийно-государственного двоемыслия большевистских деятелей такое обвинение может быть предъявлено любому ответственному советскому дипломату. Поэтому добавлено было указание на несдержанные заявления Раковского французской печати относительно урегулирования «русских долгов», которые восстанавливали, мол, частные интересы против французского правительства. Это были общие слова, не подкрепленные конкретикой.[984]
При грубой бесшабашности и разнузданности, обычно свойственных советской прессе, особенно партийной, когда она оценивала западные акции, которые заслуженно или незаслуженно рассматривались в качестве антисоветских, вновь производил глубокое впечатление до предела сдержанный тон «Правды», комментировавшей требование отозвания Раковского. В передовой статье под невыразительным заголовком «Что же дальше?» газета лишь констатировала: «Само по себе требование отозвать посла только потому, что его политические убеждения не нравятся известной части общества той страны, где он аккредитован, не представляет собой совершенно небывалое явление в международной политике».[985]
Современному читателю трудно отрешиться при чтении от впечатления, что это не текст 20-х годов с их раздуванием идеи мировой революции. Нет, это документ эпохи «нового мышления» конца 80-х годов или даже начала нынешнего века!
12 октября Чичерин сообщил Эрбетту, что, не соглашаясь с его доводами, советское правительство считает себя вынужденным освободить Х. Г. Раковского от обязанностей полпреда во Франции и назначить ему преемника,[986] а 21 октября ЦИК СССР принял постановление об этом и о назначении во Францию В. С. Довгалевского, являвшегося ранее полпредом в Японии.[987] Лишь через полтора месяца, спохватившись, обнаружили, что Х. Г. Раковский остается еще на весьма ответственном посту заместителя наркома иностранных дел СССР, и 5 декабря последовало постановление ЦИК СССР об увольнении его с этой должности, а также с должности председателя делегации СССР на переговорах с Францией.[988] Вслед за этим появился и соответствующий приказ по Наркомату иностранных дел.[989]
В первые дни после смещения в зарубежных кругах ходили слухи, что Раковский будет назначен советским полпредом в Токио, но затем появились сообщения, что японское правительство не дало согласия на это назначение.[990] Эта информация была или вообще ложной, или основанной на дипломатической игре: сталинская группа отнюдь не собиралась назначать Христиана Георгиевича ни на какой дипломатический пост, и если даже соответствующее прощупывание было в Японии сделано, то лишь в уверенном расчете на отказ.
В связи с тем, что выезд Довгалевского во Францию откладывался, поверенным в делах был назначен тогда же, в октябре 1927 г., Г. З. Беседовский,[991] который вскоре, в сентябре 1929 г., сбежит из полпредства, попросит во Франции политическое убежище, а затем опубликует двухтомную сенсационную книгу, в которой раскроет многие секреты высших советских органов, дипломатических ведомств, секретных служб. Именно после бегства Беседовского в Советском Союзе был принят указ о невозвращенцах, каравший за отказ возвратиться смертной казнью.
Мы упоминаем об этом скандальном случае в связи с тем, что в воспоминаниях Беседовского подробно излагается содержание его беседы со Сталиным, который принял автора перед его отъездом в Париж и вел разговор в основном об обстоятельствах отозвания Раковского. Сталин хвалил Раковского как дипломата, но в его разглагольствованиях внутренне ощущались и недоброжелательство к нему, и стремление взвалить вину за его увольнение на Чичерина и самого Раковского, и желание вбить клин между дипломатами (Сталин небезосновательно полагал, что его слова не останутся секретом), и даже элемент зависти к Раковскому как к человеку высокой культуры, который умел находить общий язык с представителями разных социальных и политических кругов. Всю тираду пронизывала дешевая демагогия.
Обширная цитата из книги Беседовского, которому в данном случае нет оснований не доверять, представляется авторам вполне уместной. «К сожалению, – сказал он (Сталин. – Авт.), – нам не удалось сохранить Раковского в Париже. Это большой удар: Раковский плавал, как рыба в воде, во французской обстановке. По своей натуре он западноевропейского типа государственный деятель. Он любит парламентскую трепотню и разные фокусы межпартийных комбинаций. В нашей советской обстановке ему скучно, и это не дает простора его западноевропейским талантам. Попав в Париж, он, несомненно, увлекся развитием личных и политических связей, стал чрезвычайно влиятельной и активной фигурой на внутриполитическом французском горизонте; этим объясняется острая антипатия к нему со стороны французского правительства и особенно со стороны председателя Совета министров. Мы несколько раз указывали Раковскому на необходимость сократить свою активность, но он возражал, отвечая, что иначе в Париже невозможно работать, и ставя в пример испанского посла, Кинонас-де-Леоне, который-де имеет гораздо большие, чем он, связи… Конечно, кампания против Раковского была инсценирована Англией. Но эта кампания не дала бы реальных результатов, если бы сам Раковский не сделал себя такой одиозной фигурой в глазах правительства. Вдобавок у Раковского слишком бурный темперамент. Вместо того чтобы успокоиться и дать забыть о себе, он сейчас же после заседания Совета министров в Рамбуйе выступил с сообщениями, интервью и только подлил масла в огонь. Большую роль в этой истории сыграло также то обстоятельство… что в вашем милом ведомстве царят исключительно безобразные нравы. Личные счеты сводятся на вопросах первостепенной государственной важности. Этот полупьяный паникер Чичерин (?! – Авт.) готов утопить Раковского в ложке воды. С 2 по 14 сентября, когда вся французская печать пошла на Раковского в штыки, он не проронил ни слова. А вместе с ним принуждена была молчать и наша пресса (?! – Авт.). У французов создалось впечатление, что мы не собираемся или не можем защитить Раковского. Политбюро не заметило (?! – Авт.) интриги Чичерина. Узнали мы о ней только от вернувшегося из отпуска Литвинова. Литвинов сообщил также, что чичеринская запись разговора с Эрбеттом, якобы требовавшего отозвания Раковского под угрозой немедленного разрыва отношений между Францией и Советским Союзом, явно переврана, и переврал ее сам Чичерин, впавший в панику. Чтобы спасти Раковского (?! – Авт.) и предотвратить разрыв, мы поспешили урегулировать вопрос о долгах, несмотря на всю политическую и финансовую тяжесть такого решения. Но Раковского спасти не удалось, а разрыв нам, оказывается, не угрожал».[992]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});