Джоку жестко ухватили сзади, выкрутили руки и бросили на пол. Он скорчился у стены, прикрываясь руками. Вокруг колыхались черные балахоны жрецов. Среди них был и отец. Он сгорбился, поник плечами и обиженно смотрел на сына. Несколько младших жрецов обступили испуганную Элину.
– Зачем? – спросил отец.
– Он успел?! – Старший жрец тяжело, со свистом втянул воздух. Один из подручных, бывших возле девушки, мотнул головой. – Он не успел, слава прародителю! Иначе… Но владетелем ему не быть!
– Пощади! – Джока Нижние Мхи XII сполз со скамьи и упал перед жрецом на колени.
– У Мусы из Сухого Ручья два сына. – Жрец стянул с головы капюшон. Седые волосы рассыпались по плечам старухи с холодными глазами. – Наверное, он обрадуется, узнав о свободном владении?
– Пощади, Великая! – Владетель заплакал.
– Женщина! – задергался Джока в руках жрецов. – Ты смеешь говорить без разрешения и приказывать людям?!
– Пусть замолчит, – лениво бросила жрица. – Он что, не знает про Цель?
– По закону, на второй день после обряда. Я не успел, – простонал владетель.
– Вот как. Объяснить, – язвительно процедила жрица, – что Дар нельзя трогать – ты тоже не успел?!
– Прости, Великая! Все, что скажешь… Все, что возможно, но только прости меня и сына…
– Зачем она тебе, мальчишка? – Жрица посмотрела на Джоку.
– Я хотел, чтобы она родила мне наследника! – выкрикнул Джока.
– Дурак, – пожевала губами жрица, – безголовый урод не наследует. Ваши линии слишком близки. А вот в Трех Холмах она может родить здорового мальчика. Стать жрицей. Ладно. У твоего отца получаются удачные дочери. – Она кивнула на Элину. – Кроме того – ты не успел. Я прощаю. Но помни, мальчик!
– Я запомню, женщина, – буркнул Джока.
– Ты запомнишь хорошо. Выпороть его!
Мир рушился на глазах. Разваливался на куски и возникал заново, не похожий на прежний. Его били! Его били женщины по приказу женщины. Плеть вольготно гуляла по спине и ногам наследника. «Когда родится сын, – думал Джока, вздрагивая от ударов, – я расскажу ему, что это был дикий кабан».
Миртл Либерман
Язычники
Я в архивах Ватикана обнаружил манускрипт, что занятнее романа, – про языческий реликт с христианской окраской, что бытует на Руси. Я читал его с опаской, думал: «Господи, спаси этих в ереси погрязших и безграмотных людей!» Их духовно окормлявший православный иерей пышной гривой, бородою и семьей отягощен. Кто безжалостной судьбою в православии крещен, явно Господом наказан. Я судьбу благодарю, что тонзуру брить обязан – и не подданный царю.
Впрочем, сей отчет коллеги, что в России побывал, пусть лежит в библиотеке: там не тот материал, что бы мог мне пригодиться в написанье книги, ведь там почти не говорится о преследованьях ведьм.
Летом, в день солнцестоянья, я был занят – как привык – процедурою дознанья, приобщением улик: свечи, крашенные в черный, – в ритуале средь могил маг иконою сожженной самодельный воск чернил; нож изъяли ритуальный, чем он чертит знаков вязь, тряпки с кровью менструальной и летательную мазь.
Арестант весьма упорно обвиненья отрицал. Я бы дыбой благотворно красноречье развязал.
– Мне подброшены улики! – «оклеветанный» строптив.
У епископа на пытки разрешение спросив, я ответа дожидаюсь, и неведомый состав испытать я попытаюсь, спрятав баночку в рукав. Если, мазью натеревшись, я просплю спокойно ночь, только страху натерпевшись, не умчусь из кельи прочь, в воздух взмыв, незримым стану – если не увижу сон, будет ясно: по обману был невинный осужден.
Ночь пришла. Вернувшись с мессы, я разделся догола, чтобы мазью натереться. Монастырь объяла мгла. Я лежу, весь в мази липкой, не взлетаю. В келье зной. Вскоре я заснул с улыбкой – я смеялся над собой.
Сквозь проломленную стену демон выволок меня. Я подумал, что в геенну. Не увижу света дня и на адской сковородке буду заживо гореть? Крик захлебывался в глотке. Мы продолжили лететь. Ветер бил в лицо, под нами проносились города; над лесами и полями мы летели – но куда?
Мой двукрылый провожатый, исхлестав меня хвостом, бросил – и пропал куда-то в темном небе над селом. Почему-то дальше Польши гнусный бес меня унес. Католический мир больше не увижу я всерьез? Что за храм яйцеголовый и увенчанный крестом? О, епитимьёй суровой и безжалостным постом накажу себя, о Боже, я даю тебе обет, иль столь грешен, что негоже мне увидеть белый свет? Что за бороды и лапти, как же говор местный груб, грязь на немощеном тракте, что ни дом – из бревен сруб. Разбуди меня, Всевышний, мой прерви кошмарный сон! Средь крестьян я явно лишний с их невнятным языком. Боже, чем я провинился, чистя твой же мир от зла, что заснул и очутился среди русского села.
Почему-то ночью этой люди из своих домов потянулись – лунным светом, как и пламенем костров, осветив себе дорогу; тащат овощи и хлеб. Бормоча молитву Богу, я нырнул за чей-то хлев – свиньи, куры и коровы гвалт подняли, лает пес, и, не вымолвив ни слова, я метнулся под откос, исколов босые ноги и от холода дрожа – в лес, подальше от дороги, от хозяйского ножа, топора или лопаты – не поймут, что я не вор, и убьют «ночного татя», а потом швырнут в костер, что горит зачем-то ночью у реки на берегу. А зачем? Узнаю точно. Я запнулся на бегу и смотрел из-за деревьев на крестьянский хоровод. Что за бог, чьим прославленьем местный занялся народ?
Бородач пустил по кругу ковш, и все хлебнули хмель; огласили всю округу пенье, бубен и свирель. Вокруг идола, восславив, здешний люд пустился в пляс, перед ним дары оставив – пироги, плоды и квас. Это чучело из веток – в пять локтей зеленый сноп, освещен костровым светом, и венком увенчан лоб; между ног – длиною в локоть деревянный срамный уд. Плодородие и похоть – вот кому молился люд. В красной краске уд, как сабля, угрожающе торчал; муде – пара алых яблок. Идол от толчка упал, тут же танец оборвался, все завыли вразнобой – не иначе, бог «скончался». Мужики вперед спиной в шуме бабьих причитаний понесли его сжигать – путь немалых расстояний надо преодолевать, чтоб костра, где бог сожжен был, сыпать пепел на поля: так обычаем исконным удобряется земля. Чтоб поля заколосились! Он скончался и воскрес, как египетский Осирис – тот зеленолицый бес. Сколько общего в обрядах у далеких разных стран. День придет – играть им надо в православных христиан; под полночным звездопадом в честь языческих богов с приапическим обрядом все свободны от оков. Лицемерным христианам жить легко, коль говорят: в честь Предтечи Иоанна сей языческий обряд. Дух мистерий элевсинских – но с плебейским огоньком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});