Читать интересную книгу Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

Неожиданно я заметил, что у второго помощника вывалился загубник. Насколько давно? Не впал ли я сам в беспамятство? Я пошевелил его за плечо, но он только промычал. Он не очнулся до тех пор, пока я не потряс его как следует — тут он ошеломленно уставился на меня. Ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Тогда он оцепенело протянул руку за загубником, и стал прилежно сосать его. Он уснул снова моментально.

Как ему это удавалось — было загадкой. На мгновение я подумал, что он притворяется — но нет, он по-настоящему отключился. Единственное, чего недоставало — так это пулеметных очередей храпа. Я не мог отвести глаз от его изнуренного, искаженного сном лица. Зависть? Или меня терзало разочарование, что я не мог общаться с ним взглядом или жестом?

Я не мог больше усидеть на диванчике. Мои ноги собирались спать, даже если сам я этого не собирался делать. Я направился в центральный пост.

В радиорубке все еще продолжался ремонт. Двое старшин радистов соорудили мощное освещение и работали без загубников. Похоже, что у них были проблемы. Все вокруг них было усеяно деталями и частями оборудования, но похоже было, что нужных запасных частей у них нет. «Невозможно сделать,» — услышал я слова Германна, «не с теми деталями, что у нас на борту».

Аварийное освещение в центральном посту давало мрачный свет, оставляя переборки в тени. Три или четыре смутно различимых фигуры работали в носу, скорчившись, как шахтеры. Командир молча разглядывал карту, опершись локтями на штурманский столик. Панель затопления была украшена деталями, которые не относились к ней — возможно, это были части главного осушительного насоса. На заднем плане луч света ручного фонаря порхал по приборам и клапанам. Я смог различить лишь бледный глаз глубиномера. Стрелка все еще показывала 280. Я уставился на нее с чувством сродни недоверия. 280 метров… Была ли хоть одна подводная лодка прежде на такой глубине?

Становилось все холоднее и холоднее. Мы не могли отдать много тепла наших тел, а включение обогрева было просто невозможно. Какая же температура снаружи — подумал я.

Благодарение Господу, у нас был Стармех. Его движения вновь обрели что-то от его прежней гибкой грации. Праздновал ли он уже победу? Командир повернулся к нему, промычал что-то и спросил: «Ну, как?» На лице Стармеха, которое в полумраке выглядело засаленным, не было заметно следов удовлетворения.

Напрягая свой слух как только мог, я лишь уловил то, что все протечки были устранены.

«В любом случае, мы не сможем всплыть до наступления ночи».

Я не мог спорить с рассуждениями Командира. Но на моих губах трепетал вопрос: «А сможем ли мы даже тогда?» Я страшился того, что Командир и Стармех делают ставку на невероятную возможность, а не на определенность.

С кормы в этот момент как раз проходил через центральный пост моряк. Он должен был расслышать слова Командира. Меня не удивило бы, если Командир использовал слово «всплытие» специально для него, чтобы тот смог передать его в носовые отсеки: «Старик только что сказал что-то про всплытие…»

Я все еще не знал, сколько в уверенности Командира было от игры, и сколько основывалось на убежденности. Он определенно выглядел на много лет старше, когда полагал, что за ним никто не наблюдает: лицо в морщинах, мускулы лица обмякшие, покрасневшие веки опухшие и обвисшие. Все его тело в такие моменты выражало отказ от борьбы. Но не сейчас. Сейчас он держался прямо, сложив руки на груди, слегка наклонив голову, неподвижный как модель, позирующая скульптору. Я даже не смог бы определенно сказать, дышит ли он. Он был настолько неподвижен, что вокруг него паук мог бы свить свою паутину. Вот только не было у нас на борту пауков. Нигде на борту не было паутины. Загадка — полное отсутствие пауков. Возможно U-A была слишком сырой для них, слишком подвержена перепадам температуры. Наша же единственная муха похоже просто процветала в таких экстремальных условиях.

Не осознавая полностью, что я делаю, я уселся на комингсе носовой двери.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Лицо Командира маячило надо мной. Сказал ли он что-то? Наверное, я выглядел смущенным, когда с трудом поднялся на ноги, потому что он произнес какие-то успокаивающие слова. Затем, качнув в сторону головой, он пригласил меня сопровождать его в корму. «Мы сможем заодно посмотреть, что они там в корме делают».

Я вытащил свою резиновую трубку, сглотнул накопившуюся слюну, глубоко вдохнул ртом полные легкие и молча последовал за ним.

В первый раз я заметил, что на рундуке для карт кто-то сидит. Это был Турбо. С безвольно опущенной на грудь головой он выглядел так, будто у него сломана спина. С противоположной стороны приблизилась фигура — Айзенберг, шатающийся от утомления, будто пьяный. В левой руке он держал какой-то длинный металлический штырь и электрический кабель, в правой руке большой разводной ключ. Он протянул ключ моряку, скорчившемуся на уровне палубы. Командир остановился ненадолго возле оставленного поста управления горизонтальными рулями и осмотрел тягостную сцену. Айзенберг, который еще не заметил нас, обернулся на всплески воды от моих шагов. Он выпрямился и попытался расправить плечи. Его рот открылся и снова закрылся.

«Ну как дела, Айзенберг?» — спросил Командир. Старшина сглотнул, но не смог произнести ни слова.

Командир приблизился и положил ему на плечо руку — лишь на мгновение, но Айзенберг просто расцвел от мимолетного контакта. Более того, его лицо сморщилось в дружелюбной улыбке. Командир отрывисто кивнул два-три раза и отошел от него.

Я знал, что за нашими спинами старшина центрального поста будет теперь обмениваться взглядами со своими матросами. Старик! Его еще никто ни разу не победил, нашего Старика!

Плиты настила в старшинском кубрике не были возвращены на место, так что кто-то все еще работал с аккумулятрной батареей No.2. Снизу неожиданно появилось потное лицо, испачканное маслом. Я узнал старшину электриков Пилгрима по его квадратной бородке. Мгновение Командир и Пилгрим смотрели друг на друга, затем по всему чумазому лицу Пилгрима расплылась ухмылка. Командир протянул: «Ну, как?» с поднимающейся интонацией и кивнул. Пилгрим усердно кивнул в ответ. Было ясно, что и он тоже теперь чувствовал себя ободренным в своих стараниях.

Наш путь в корму представлял проблему. Пилгрим торопливо стал водружать на место секцию настила палубы, чтобы нам было бы куда поставить ногу, но Командир жестом отменил его порыв. Он протиснулся в корму, прижимаясь грудью к койкам, и пересек узкую планку как альпинист. Имея возможность выбора, я все же принял помощь Пилгрима.

Дверь на камбуз была открыта. Порядок внутри уже был восстановлен. «Каттеру можно доверять, бьюсь об заклад,» — пробормотал Командир.

Следующая дверь, которая вела в машинное отделение, тоже была распахнута настежь. Когда дизели работали и всасывали воздух, требовалось подналечь, чтобы преодолеть разрежение в машинном отделении и открыть дверь. Сейчас пульсирующее сердце нашей лодки было безжизненным.

Отсек был слабо освещен переносными лампами. Мои глаза вскоре привыкли к полумраку. Переходные мостики были сняты, как и сияющие плиты настила. Только теперь я понял, насколько далеко вниз от палубы простирались двигатели. Между их фундаментов я различил хаос инструментов, масленок, набивок и тяжелых деталей машин. Это было похоже на судоразделочную верфь, а вовсе не на машинное отделение. Повсюду было смазочное масло, вязкая черная кровь двигателей. Его лужи были на всех горизонтальных поверхностях. Комки ветоши валялись кругом. Вся затемненная пещера была диким скопищем запачканных тряпок, маслянистых прокладок, согнутых труб, помеченных грязным пальцем асбестовых экранов, замасленных гаек и болтов.

Низкие голоса, приглушенное звяканье металла о металл.

Что-то шепча Командиру, Йоханн продолжал орудовать огромным разводным ключом. Я понятия не имел, что у нас были такие тяжелые инструменты. Движения старшего техника были точными и экономичными — никакой нервной суеты в движениях рук, никакой дрожи.