за свое нежелание видеть Эби действительно равной, а не просто объектом для защиты под настроение.
Нет, к черту, все это – потом. А сейчас я хотела насладиться снятием всех, собой же, как оказалось, выдуманных запретов. Наладиться, забыться, погрузится в совсем другие эмоции. И это вовсе не назло Эби, чтобы там Эйнар не думал. Нет-нет, для нее же это тело все равно не имеет ценности, какая разница, что я с ним сотворю... Я и так слишком долго над собой издевалась, не позволяя ничего кроме поцелуев и невинных ласк, как бы не хотела больше.
И чего этого Хоука вечно нет рядом, когда он так нужен!
Я брела по освещенному синими шарами коридору, брела куда глаза глядят, в надежде на очередную случайную встречу – мне же с этим так везет.
И сейчас повезло.
Уильяма Хоука я увидела за очередным поворотом. Стоял у окна, прислонившись к стене, погруженный в явно серьезные мысли. От несерьезных так не хмурятся, не трут устало переносицу, не давят своими сомнениями и тревогами на мимо проходящих владелиц волшебных амулетов.
Но увидев меня, Хоук почувствовал облегчение и попытался собраться.
– Вот ты где, дорогая, – его насмешливая улыбка была наиграна... прямо как моя перед Эйнаром. – А я повсюду тебя ищу... И мальчик твой белобрысый куда-то подевался.
Он говорил почти весело, чуть снисходительно, но в голосе проскользнула искренняя ревность. Кажется, Хоук убеждал себя в том, что Эйнар ему не соперник, но получалось у него плохо. Еще бы, мы с Эйнаром хорошо постарались.
Да только не о чем было Хоуку беспокоиться. Эйнар, этот самоуверенный мальчик, ему действительно не соперник, ведь Уильям Хоук намного лучше понимал, что мне по-настоящему было нужно.
Так ведь?
По крайней мере, я хотела в это верить.
И все же, подойти, поцеловать его первой я почему-то не могла. Искала с одной только целью, а теперь, как восьмиклассница, решиться не могла – а вдруг и он прогонит?
Ведь на этот раз я действительно хотела быть спасенной им.
Что бы не видел Хоук в моих глазах – улыбаться он перестал.
– Что-то случилось?
Он протянул ко мне руки. Я как-то растерянно подошла, и Хоук тут же прижал меня крепко к себе, обвив за талию. Поцеловал в макушку, прошептал невпопад, но так серьезно и искренне, коснувшись остриженных прядок:
– Тебе идет… Мне так намного больше нравится.
Почему-то слышать это было невероятным облегчением. Быть в его объятьях – тоже. Все правильно, привычно. Я запрокинула голову, посмотрела ему прямо в глаза.
– Пойдем... к тебе, Билл.
Он лишь моргнул, не стал допытываться – сразу же телепортировал нас сначала на площадку у врат академии, а потом – в свой дом на Кронусе, в знакомую комнату с массивной кроватью и темной мебелью. Я отстраненно подумала, что в этом было нечто символичное – именно здесь мы впервые поцеловались и именно здесь пробудилась моя магия. Отпустив меня, Хоук плеснул вина в фужер.
– Будешь? – осведомился он.
– Не хочу.
Я и так была пьяна.
Хоук сделал медленный глоток, смакуя, раздумывая о чем-то.
– Я должен тебе рассказать нечто важное.. – он осекся. Посмотрел на меня внимательно и грустно усмехнулся: – Ах, ну да... ты же говорить не хочешь….
Понятливый какой, да только все равно отчаянно тормозит. Или, может, намеренно медлит? Я внутренне сжалась. Если и этот пошлет меня под благовидным предлогом, останется только пристрелиться. И его исповедь (наверняка, что-то про то, как он меня использовал сначала, но все изменилось) сейчас мне тоже не нужна была – все после.
Сейчас мне нужен Уильям Хоук, который не станет отказываться от того, что шло ему прямо в руки.
Он и не стал.
Отставив бокал, подошел ко мне, притянул за талию и поцеловал, жадно смяв мои губы. Сначала я не чувствовала ничего – механические движения умелых любовников, слишком погруженных в свои мысли. И это разозлило и разожгло нас обоих. Мы оторвались друг от друга, замерли на один мучительный вздох – и меня буквально опалила решимость Хоука. Его нескрываемая страсть – куда ярче, чем раньше, во время наших предыдущих встреч. Горячие губы вновь захватили мои, спустились к шее – он целовал меня так привычно, и чувствительное тело Эби послушно реагировало.
Но это было не то.
О, нет, нет, нет, мой дорогой, сегодня я хотела по-другому. Хотела побыть твоей любимой плохой девочкой. Злой девочкой, импульсивной... и немножечко жесткой.
Я схватила Хоука за шейный платок, потянула к себе и сама поцеловала, быстро и глубоко. Укусила за губу, отчего он удивленно расширил глаза, улыбнулась ему как-то сумасшедше, сама толкнула на кровать. И была ему очень благодарна за то, что он не стал сопротивляться или пытаться перехватить инициативу. Была благодарна ему за то, что он не требовал от меня каких-то там глубоких чувств, а искренне наслаждался, подыгрывая мне... за то, что просто помог наконец забыться.
А когда я забылась, когда получила первую свою порцию болезненного безумного удовольствия… я просто-напросто расплакалась. Опять. И тогда была уже очередь Хоука что-то делать. И он делал. Поцелуями стирал слезы с лица, нежно гладил…
... говорил мое имя...
Мое настоящее имя.
Шептал, как заведенный – Яна, Яна, Яна... И слышать это, понимать, что он знает, с кем сейчас, знает, меня настоящую, было приятней любых ласк.
И мне было плевать, откуда эти знания – все потом, все разговоры и объяснения. Сейчас – я купалась в его искренности, что согревала и обжигала, как вырвавшееся на свободу пламя...
Я знала, что этой ночью, Уильям Хоук не просто позволил отвлечься расстроенной женщине и развлекся сам. Нет, этой ночью он решил быть со мной по-настоящему. Открыться.
И медленно, постепенно, капля за каплей, Билл заставлял меня расслабиться и получить удовольствие уже совсем другое. То, что, казалось, давно было позабыто, то, во что я уже перестала верить.
Удовольствие от того, что ты кому-то не безразличен.
Билл не стал очередной спиной в моей коллекции неудавшихся романов, еще одним мужчиной, чтобы просто забыть душевную боль.
Он словно излечил меня.
Он умело обращался с моим-немоим телом, но нужна ему была я. Моя душа, со всеми проблемами, горестями и глупостями. И он, кажется, любил меня. Не наигранно, не расчетливо… а по-настоящему.
Была бы я в этом так уверена, если бы не артефакт на груди – единственное, что осталось на мне? Не знаю