— А, он оставил свои языческие заблуждения, он перестал петь! — воскликнул священник. — Что же говорит он теперь? Сознает ли, что для него в жизни уже все потеряно?
— Ах ты боже мой! Да он не хуже нас с вами знает, что конец его близок, — сказал Натти, — только он считает это не потерей, а, наоборот, большим выигрышем. Джон стал стар и неловок, дичи же по вашей вине нынче не очень-то много, да и пугливая она стала. Охотники помоложе его с трудом добывают себе на жизнь. Он верит, что отправится после смерти туда, где всегда хорошая охота, куда не смогут попасть злые и несправедливые и где он снова встретит свое племя. Это совсем не кажется потерей человеку, у которого руки даже и корзины плести уже не могут. Если есть тут потеря, так это для меня. Когда Джон уйдет, мне останется разве что последовать за ним.
— Его пример и кончина, которая, как я еще смиренно надеюсь, может стать славной, должна направить и тебя, Натти, на размышления о лучшем мире, — заговорил мистер Грант. — Но мой долг — облегчить путь для покидающей сей мир души. Настала минута, Джон, когда сознание того, что ты не отверг помощи спасителя нашего, прольет бальзам на твою душу. Не возвращайся к заблуждениям прежних дней, принеси грехи свои к стопам божьим, и бог тебя не оставит.
— Хоть слова ваши — сущая правда, да и в священном писании то же сказано, но с Джоном теперь ничего не поделать, — проговорил Натти. — С самой войны ему не доводилось видеть священника, а индейцы часто возвращаются к старым верованиям. Я так полагаю, что старику надо дать умереть спокойно. Сейчас он счастлив, я это по глазам его вижу, а такого нельзя было про него сказать с того самого времени, когда делавары покинули земли у истоков реки и двинулись к западу. Да, давненько это было, и немало повидали мы с ним черных дней с тех пор.
— Соколиный Глаз! — позвал могиканин. Казалось, в нем вспыхнула последняя искра жизни. — Соколиный Глаз, слушай слова своего брата.
— Слушаю, Джон, — по-английски ответил ему охотник, взволнованный таким обращением, и подошел поближе к индейцу. — Да, мы были братьями, и этого даже не выразить на твоем языке. Что ты хочешь сказать мне, Чингачгук?
— Соколиный Глаз! Праотцы зовут меня в Страну Счастливой Охоты. Тропа туда свободна, и глаза могиканина снова становятся молодыми. Я смотрю и не вижу людей с белой кожей. Никого не вижу, кроме справедливых и храбрых индейцев. Прощай, Соколиный Глаз, ты отправишься в рай для белых вместе с Пожирателем Огня и Молодым Орлом, а я пойду вслед за своими праотцами. Пусть лук, томагавк, трубку и вампум могиканина положат с ним в его могилу. В путь он отправится ночью, как воин на битву, и ему некогда будет искать свои вещи.
— Что он говорит, Натаниэль? — с явным беспокойством спросил мистер Грант. — Предается ли он благочестивым размышлениям и вверил ли спасение души своей господу богу, оплоту нашему?
— Нет, он надеется только на Великого Духа, в которого верят индейцы, да на свои добрые дела. И, как все индейцы, думает, что снова станет молодым и будет охотиться и жить счастливо на веки вечные. Все цветнокожие верят в это. А вот мне так никогда и в голову не приходило, что я на том свете опять увижу своих собак и ружье, хоть и тяжко старику думать, что надо будет навсегда расстаться с ними. И потому я держусь за жизнь сильнее, чем следует старому человеку, перевалившему за седьмой десяток.
— Бог не допустит, чтобы человек, который был осенен крестным знамением, умер смертью язычника! — с жаром воскликнул священник. — Джон!..
Но тут мистер Грант вынужден был умолкнуть перед голосом новой стихии. Пока происходили только что описанные события, на горизонте росли и сгущались темные тучи: зловещая неподвижность воздуха предвещала перемену погоды. Пламя, все еще бушевавшее на склонах горы, теперь уже не металось под порывами ветра, но вздымалось вверх, ровное и прямое. Было даже некое спокойствие в разрушительном действии стихии — она как будто сознавала, что скоро ее остановит сила более могучая, чем ее собственная. Клубы дыма над долиной поднимались и быстро рассеивались, и среди туч, нависших над западными горами, уже сверкали короткие слепящие молнии. И вот вслед за особо яркой вспышкой, пронизавшей своим неровным светом тучи и на миг озарившей весь горизонт, раздался страшный удар грома — он прокатился по горам, потрясая землю, казалось, до самых ее недр. Могиканин приподнялся, словно повинуясь призыву, и вытянул исхудавшую руку в сторону запада. Темное лицо его осветилось радостью, которая затем стала медленно потухать, и все мышцы лица как будто застыли — на секунду судорога искривила губы, рука медленно опустилась: мертвый воин так и остался сидеть, прислонившись к скале, как бы глядя остекленевшими глазами на далекие горы, словно осиротевшая теперь земная оболочка следила за полетом души в новую обитель.
Мистер Грант наблюдал все это в немом ужасе, но, как только замерли последние отголоски грома, молитвенно сложил руки и проговорил голосом, в котором звучала твердая, непоколебимая вера:
— «Неисповедимы пути твои, господи, но верю в вечную твою сущность, и, если червь источит мою плоть, она все же узрит тебя — глаза мои узрят тебя, господи!» Окончив жаркую молитву, пастор смиренно склонил голову на грудь: он олицетворял собой кротость и смирение, выраженные этими вдохновенными словами.
Едва мистер Грант отошел от тела индейца, как старый охотник приблизился к своему мертвому другу и, взяв его за неподвижную руку, некоторое время задумчиво смотрел ему в лицо, а затем проговорил с глубокой печалью:
— Красная кожа или белая — теперь уж все кончено. Теперь его будет судить великий судья, и не по тем законам, что придуманы для новых времен и новых порядков. Ну, еще одна смерть — и останусь я сиротой со своими собачками. Я знаю, человек должен ждать, пока господь не призовет его к себе, но я уже начинаю уставать от жизни. Мало осталось деревьев, что росли во времена моей молодости, и редко встретишь лицо, которое знавал я в прежние времена.
Начали падать, ударяя о сухие скалы, крупные капли дождя. Гроза приближалась быстро и неотвратимо. Тело индейца поспешно перенесли в пещеру, а за ним, скуля, поплелись собаки: они тосковали, не видя ласкового взгляда старого вождя.
Эдвардс торопливо извинился перед Элизабет за то, что не может проводить ее в пещеру, вход в которую был закрыт бревнами и корой, и при этом дал какие-то весьма невразумительные объяснения, ссылаясь на то, что в пещере темно и неприятно быть вместе с мертвым телом. Мисс Темпл, однако, вполне надежно укрылась от потоков дождя под выступом скалы. Еще задолго до того, как ливень кончился, снизу послышались голоса, зовущие Элизабет, и вскоре показались люди: на ходу гася тлеющие угли, они осторожно пробирались среди еще не потухших головней.