Читать интересную книгу От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - Борис Кагарлицкий

С точки зрения Клайва, подобное положение дел полностью освобождало его самого от необходимости следовать моральному кодексу британского джентльмена в социально-культурной среде, где эти нормы не только никто не соблюдает, но никто и не может оценить.

Конечно, подобный подход далеко не все разделяли в самой Британии. Эдмунд Бёрк (Edmund Burke) резонно заявлял: «Обман, несправедливость, угнетение, казнокрадство, имеющие место в Индии, являются точно такими же преступлениями, как если бы схожие деяния совершались в Англии» (Fraud, injustice, oppression, peculation, engendered in India, are crimes of the same blood, family and cast, with those that are born and bred in England)[821]. Однако показательно, что свои гневные речи о преступлениях английской администрации в Бенгалии либеральный политик произносил уже после того, как Клайв завершил свою миссию. Напротив, деятельность Клайва пользовалась со стороны Бёрка полной поддержкой и одобрением. Когда Клайв весьма откровенно отчитывался о своих действиях и мотивах, это не вызывало у Бёрка ни малейшего протеста, так же как и сама идея колониального завоевания. Даже позднее, разоблачая деятельность Ост-Индской компании, Бёрк ссылался на местную специфику: «Признаюсь, все эти условия не благоприятствуют нашим попыткам управлять Индией. Но мы уже там, и Всевышний поставил нас во главе данной страны: нам остается лишь смириться с этим и сделать все возможное для ее блага»[822].

Между тем Клайв и другие герои колониальной эпопеи — англичане и индийцы — не только действовали в соответствии с правилами среды, но и сами активно формировали среду. Анализируя социальное развитие Индии, британский историк Д.А. Вашбрук (D.A. Washbrook) пришел к неожиданному выводу: черты азиатского общества, которые западные авторы характеризовали как извечные цивилизационные особенности, препятствовавшие динамичному развитию, на самом деле сформировались достаточно поздно, став непосредственным результатом периферийной интеграции колониального и полуколониального Востока в глобальную капиталистическую экономику. «Британское правление в Южной Азии реструктурировало общество и экономику в соответствии со своими задачами, в результате чего все местные тенденции, которые вели к модернизации и индустриализации, оказались фактически заблокированы. Социальные и экономические порядки, которые последующими поколениями воспринимались как порожденные древней и косной традицией, препятствующей всякому развитию, на самом деле были кристаллизованы и оформлены именно с приходом европейцев»[823].

С точки зрения Адама Смита, господство Запада было предопределено экономическим и техническим соотношением сил. В свою очередь, марксизм справедливо указывает на связь между развитием производительных сил и изменением общества. Более передовые производительные силы Запада создавали условия для прогресса в социальной жизни. Спустя сто лет Маркс, как и Смит, был убежден в том, что предпосылкой колониализма явилось техническое превосходство Европы. Однако если тезис о техническом превосходстве справедлив по отношению к Америке, совершенно иной была ситуация в Азии. Технологически, организационно, финансово азиатские государства были в XVI и даже в XVII веке несомненно сильнее европейских. К концу Средних веков они достигли значительно большего развития производительных сил, чем Европа. Более того, на Востоке мы находим многие элементы буржуазной экономики, развитые, порой, ничуть не меньше, нежели на Западе. Как отмечает Д.А. Вашбрук, Южная Азия «сосредоточила вокруг себя значительно большую часть мировой торговли, чем любая другая часть планеты, а в период между XVI и XVIII веком на нее приходится больше четверти всего мирового обрабатывающего производства (world’s total manufacturing capacity). Ее экономическая сила была столь велика, что даже в Мексике местная текстильная промышленность пришла в упадок из-за азиатского импорта»[824].

Вплоть до середины XVIII века Индия и Китай не только оставались более богатыми и развитыми экономическими зонами, чем Западная Европа, но и в торговых отношениях с Западом явно выигрывали. В XVIII веке европейцы могли считать Поднебесную империю «весьма странным местом» (a very strange place indeed), но никому не пришло бы в голову оценивать ее как «отсталую экономику и цивилизацию»[825]. Индия имела положительный торговый баланс со всеми странами Запада, серебро из Европы и Америки перетекало сюда в обмен на товары, явно превосходившие европейские по качеству.

«Вообще-то, — рассуждает Вашбрук, — если посмотреть на результаты торговли тканями между Европой и Южной Азией в XVII веке, будет трудно определить, кто был тогда „центром“, а кто „периферией“. Азиатский экспорт грозил разорить текстильное производство в Европе, так что правительствам приходилось принимать протекционистские меры, чтобы остановить его; европейский спрос, поддержанный мексиканским серебром, способствовал экономическому росту и экспансии производства во многих частях Южной Азии, особенно в Бенгалии»[826].

Индийский текстиль заполонил европейские рынки, индийские специи были ценнейшим продуктом. По позднейшим оценкам, на индийский субконтинент приходилось к 1750 году четверть всего мирового ремесленного и промышленного (manufacturing) производства, тогда как на Британию не более 1,9 %. Одна только Дакка экспортировала текстиля в Англию на 2,85 миллиона рупий — грандиозную по тем временам сумму.[827] Именно Индия могла в то время считаться «мастерской мира» и, в любом случае, заслужила у современников название «богатейшей страны всей земли»[828]. Благоприятно влияло становление мирового рынка и на экономическое развитие Китая.

Даже в середине XIX века, когда Индия уже находилась под властью британцев, а Китай вынужден был смириться с политическими условиями, которые диктовал ему Лондон, азиатские страны по-прежнему вывозили в Европу больше товаров, нежели получали оттуда. В 1856 году лондонский «The Economist» жаловался: «Вывоз серебра на Восток продолжается так долго и в таких больших масштабах, что необходимо предположить какую-то постоянную причину, которая дает этим странам преимущество перед Западом»[829].

Капиталы индийских предпринимателей были весьма значительны и уж во всяком случае не уступали европейским. «С XIV в. Индия, — отмечает Фернан Бродель, — располагала довольно оживленной денежной экономикой, которая постоянно будет двигаться по пути определенного рода капитализма; он, однако, не охватит все общество целиком»[830]. Но ведь и в Западной Европе капитализм сможет «охватить все общество» не раньше начала XIX столетия, а то и позже. На уровне технического развития разрыв между Западом и будущим «третьим миром» возник лишь в середине XIX века в результате промышленной революции. В 1830 году соотношение производства на душу населения между двумя группами стран составляло примерно один к двум, а к 1913 году — уже один к семи[831].

Почему же к концу XVIII столетия соотношение сил радикально изменилось, почему в складывающемся глобальном разделении труда роль «центра» миросистемы досталась Западной Европе, а не Индии и Китаю?

Господствующее положение Запада в мире не может быть и приписано индустриальной революции. «Европейская, и в особенности британская, гегемония над Востоком установилась еще до того, как индустриальная революция преобразила мировую торговлю, — отмечает Вашбрук. — В Южной Азии конкуренция Ланкашира не чувствовалась до 1820-х годов, а к тому времени Ост-Индская компания давно уже была здесь господствующей экономической силой. Как раз наоборот, способность британской индустриальной революции изменить характер мировой торговли до известной степени может быть объяснена доминирующим положением, которое Британия завоевала значительно раньше. Это господствующее положение Англии позволило ей устранить любые препятствия, которые сдерживали ее экспорт и соответственно рост ее промышленности»[832].

Андре Гундер Франк уверен, что причиной всему — серебро Америки. Благодаря ему европейцы «украли» первое место у Востока. Однако поток серебра, пошедшего в Старый Свет из Америки, должен был бы сам по себе лишь усилить процесс накопления капитала в странах Азии и увеличить ее преимущество перед Европой. Произошло же как раз обратное. И не только потому, что позитивный торговый баланс сам по себе еще не является доказательством экономического преобладания. В период после окончания Крымской войны Россия вывозила в Англию товаров в три раза больше, чем получала оттуда. И наоборот, в конце XX века Соединенные Штаты имели отрицательный баланс почти со всеми основными своими торговыми партнерами. В Индии и Китае просто отсутствовал тот механизм накопления капитала, который сформировался в Европе. Потому серебро, поступавшее в обмен на пряности, шелк и позднее чай, не превращалось в капитал, закладывая основу нового капиталистического производства, а тратилось на потребление или на финансирование текущих операций.