Читать интересную книгу 13-й апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях - Дмитрий Быков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 119 120 121 122 123 124 125 126 127 ... 174

В остальном эта поездка выявила его чудовищное одиночество, растущую некоммуникабельность, беспричинную хандру: по собственному свидетельству, он «пулей бросился в СССР», не поехал даже на западное побережье, куда звали,— но не потому, что его манили социализм и советский аскетический быт (любой желающий может устроить себе аскетический быт и в Америке, никто не помешает), а потому, что только в СССР он мог на что-то опираться, находить себе оправдание и raison d'étre, глушить внутренний дискомфорт газетной работой. В Америке с ним случился один из последних лирических приступов, когда в «Кемпе Нит гедайге», в «Бруклинском мосте», отчасти в «Испании» он проговорился о многом. Советское тут отступило — и кое-где отозвались прежняя лирическая мощь, и страшное чувство отъединенности от мира, и трагическая некоммуникабельность. Кажется, его единственными собеседниками — не только в этих поездках, а во всей его жизни — единственными равноправными друзьями были Эйфелева башня, с которой он вел разговоры, да Бруклинский мост, которому он молился. Две огромные, железные, ажурные конструкции, сочетающие прозрачность и мост, воздушность и тяжесть,— «сестры тяжесть и нежность», как в то же самое время совсем о другим писал Мандельштам. С ними ему было о чем говорить, и оба находились за границей, и обоих он охотно пригласил бы к себе, да башню и пригласил, кстати,— не потому, что так уж хотел украсить отечество, а потому, что с ними ему было бы не так одиноко.

Стихотворение «Домой!», которое он начал набрасывать еще на обратном пароходе в Гавр,— одно из самых трагических в его поздней лирике, и ситуацию возвращения — то есть нового, по сути глубоко имитационного отвлечения от подлинно лирической проблематики,— оно передает настолько точно, что мы его процитируем обширно, за вычетом нескольких чисто декларативных строф, но с той заключительной, которая появилась в январской «Молодой гвардии» следующего года и в «Бакинском рабочем» тогда же:

Уходите, мысли, восвояси.

Обнимись,

        души и моря глубь.

Тот,

        кто постоянно ясен —

тот,

        по-моему,

                просто глуп.

Я в худшей каюте

        из всех кают —

всю ночь надо мною

        ногами куют.

Всю ночь,

        покой потолка возмутив,

несется танец,

        стонет мотив:

«Маркита,

        Маркита,

Маркита моя,

зачем ты,

        Маркита,

не любишь меня…»

<…>

Все равно —

        сослался сам я

                или послан к маме —

слов ржавеет сталь,

        чернеет баса медь.

Почему

        под иностранными дождями

вымокать мне,

        гнить мне

                и ржаветь?

Вот лежу,

        уехавший за воды,

ленью

        еле двигаю

                моей машины части.

Я себя

        советским чувствую

                заводом,

вырабатывающим счастье.

Не хочу,

        чтоб меня, как цветочек с полян,

рвали

        после служебных тягот.

Я хочу,

        чтоб в дебатах

                потел Госплан,

мне давая

        задания на год.

Я хочу,

        чтоб над мыслью

                времен комиссар

с приказанием нависал.

Я хочу,

        чтоб сверхставками спеца

получало

        любовищу сердце.

Я хочу,

        чтоб в конце работы

                завком

запирал мои губы

        замком.

Я хочу,

        чтоб к штыку

                приравняли перо.

С чугуном чтоб

        и с выделкой стали

о работе стихов,

        от Политбюро,

чтобы делал

        доклады Сталин.

«Так, мол,

        и так…

                И до самых верхов

прошли

        из рабочих нор мы:

в Союзе

        Республик

                пониманье стихов

выше

        довоенной нормы…»

Я хочу быть понят моей страной,

А не буду понят —

        что ж.

По родной стране

        пройду стороной,

Как проходит

        косой дождь.

Он писал в открытом письме Леониду Равичу (1929), убеждая начинающего поэта бороться с ложными красивостями, что сначала приделал к одному из своих «стихов-бегемотов» этот хвостик («публика хватается за платки»), но потом эти «красивые, подмоченные дождем перышки вырвал». Сказано не без лукавства: вырвал — но напечатал же! Ценил же! Не мог не понимать, что получилось хорошо, и несколько раз публично читал именно в таком виде. Вырвал же не сам, а по совету Брика; и в общем, логически-то Брик прав — именно потому, что эта последняя строфа как бы не совсем отсюда, она вообще из другого контекста; возможно,— мы ведь не были при этом разговоре,— Брик попросту предложил ему развить тему в отдельное стихотворение, и в статье «Как делать стихи» он упоминает начатое — «Дождь в Нью-Йорке»; но с другой стороны — стихотворение-то как раз не о том, «чтоб в дебатах потел Госплан», а о ненужности, о невостребованности. Маркита не любит. «Послан к маме» — или ушел добровольно, неважно. Важно, что лирическое, человеческое, мужское одиночество компенсируется (попытка, конечно, не ахти с какими средствами) востребованностью гражданской, социальной, даже, так сказать, плановой. Если меня не любит Маркита, если я никому особенно не нужен,— пусть я буду нужен хотя бы родине, хотя бы Госплану, Сталину! А если и они не захотят — ну, тогда вообще прощайте, тогда я пошел, как косой дождь. Иное дело, что по тону это выбивается из последних пяти строф,— но эффектная концовка и должна быть выдержана в другой тональности, как, скажем, в «Фининспекторе». «Домой!» — самые откровенные его стихи о замене чисто человеческой, недостижимой, насущной нужности государственной востребованностью: если не нужен человеку — буду нужен хотя бы стране. Горький финал горькой поездки, но тот, кто постоянно ясен — действительно глуп.

5 ноября он был в Гавре, 6-го — в Париже, выступил по случаю октябрьской годовщины в полпредстве, дал вечер в институте океанографии, 12 ноября через Берлин и Литву поехал в Москву и 22-го был дома. Элли Джонс и дочь он увидел только три года спустя, с Бурлюком не встретился больше никогда. 

3

30 ноября 1926 года в Ростове у Маяковского случился интересный разговор с молодыми поэтами — членами Кубанского отделения РАПП. Об этой встрече вспомнил один из ее участников Николай Арсенов. Им захотелось Маяковского посмешить. Они захватили книгу откровенно графоманских стихов краснодарского фотографа Ступникова: «Я не поэт, а так врожденный, в поэзию влюбленный…»

«Маяковский развернул книжку, прочел одно стихотворение, другое, заглянул в конец и обвел нас серьезными (казалось бы, печальными) глазами. И смех застрял у нас в горле.

— Что же… Ступников такой же поэт, как и я, и как вы… Ведь его неумелой рукой двигало то же самое вдохновение, что и моей, и вашей. И то, над чем вы смеетесь… — Маяковский минуту помолчал.— Я уверен, что и у него есть читатели, которые его понимают и которым он нравится».

1 ... 119 120 121 122 123 124 125 126 127 ... 174
На этом сайте Вы можете читать книги онлайн бесплатно русская версия 13-й апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях - Дмитрий Быков.
Книги, аналогичгные 13-й апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях - Дмитрий Быков

Оставить комментарий