— Своим приездом он оказал нам великую честь. Я хочу, чтобы, вернувшись в Лондон, он рассказал бы всем, что слышал лучший хор в Уэльсе.
Сказав это, он уселся рядом со мной. Я думал, что он извинится за то, что назвал меня великим музыкантом, или, по крайней мере, жестом даст понять, что несколько преувеличил. Но нет, ничего подобного. Уж не сказал ли я нечто такое, из-за чего директор принял меня за музыканта? Потом я сообразил, что директор не столько лгун, сколько человек, склонный к театральности. Просто у него артистический темперамент. Возможно, иногда он мечтает, чтобы в школу нагрянул какой-нибудь известный музыкант — сэр Эдвард Элгар или Шаляпин — и, похлопав его по спине, похвалил бы хор. У директора явно слишком сильное воображение, склонное к драматизму, а потому он не мог видеть во мне обыкновенного посетителя. Кажется, преподаватель музыки поверил в эту историю, потому что в его лице, возвышавшемся над фортепиано, я прочитал глубокое уважение.
— А теперь — раз, два, три… — сказал преподаватель и ударил по клавишам.
Девочки встали, взяли ноты и, открыв ротики, заполнили комнату восторженно сладкими звуками, каких я до этого никогда не слыхивал. Я пришел сюда из любопытства и думал, что буду скучать, но через десять минут валлийские дети совершенно меня увлекли. Все знают, что валлийцы талантливы по части пения, и я в этом убедился на личном опыте. Пение не терпит притворства. Эти дети любили петь. В их голосах слышалась экзальтация. Они пели по-валлийски. Одна странная, драматическая, печальная песня особенно меня привлекла.
— О чем они поют? — спросил я директора.
— О несчастном случае с шахтером. Он получил травму, добывая сланец, и теперь его несут на носилках.
— Вы не попросите, чтобы они спели еще раз?
Обыденная тема в устах детей приобрела поистине гомеровское звучание. Их голоса внезапно стихли до шепота и замерли. Казалось, они оплакивали воина, сраженного под Троей.
Затем хор грянул песню, которая показалась мне валлийской «Марсельезой». Это был потрясающий марш, абсолютно дикий. Он звучал, словно голос старого Уэльса, сопротивляющегося саксам, норманнам и англам. Я почувствовал себя кем-то вроде врага. В этой песне я слышал переданную в звуках вековую гордость Уэльса.
— Это, — сказали мне, — «Cymru’n Un», «Единый Уэльс».
Так я и подумал. Почему у англичан нет таких волнующих песен, как «Марсельеза», «Cymru’n Un» или «Scots wha hae»? Наша «Правь, Британия» прямолинейна и вульгарна, а «Пышность и величие» Элгара — обыкновенный марш, за которым нет народного чувства. Судя по всему, мало нас били, иначе мы сумели бы создать хорошие народные песни.
Прозвучал еще один марш — «Марш капитана Моргана», слова мистера Ллойд Джорджа. Затем девочки непринужденно перешли на английский язык. Они исполнили два или три прекрасных елизаветинских мадригала. Пели красиво и чуточку печально. «Веселая Англия» плыла в легкой дымке.
По окончании концерта я посмотрел на детей с уважением и удивлением. «Великого музыканта» попросили сказать несколько слов, и он их произнес очень проникновенно.
Я покинул обычный школьный класс с портретом Ллойд Джорджа и букетами колокольчиков. В душе звучал романтический и страстный голос старой Британии.
Глава пятая
Друиды и барды
в которой я еду в Бангор, восхищаюсь университетом, слушаю танцевальную мелодию на арфе, вижу бардов и друидов у алтарного камня, посещаю Айстедвод и присутствую при коронации поэта.
1
Бангор ранним утром — один из самых свежих и бодрых городов, какой только можно себе представить. Термин «город» обманчив, потому что Бангор меньше большинства английских пригородов. Некоторые писатели, забывая, что это епископская епархия, называют его «деловым городком».
Соленые ветры с пролива Менай продувают улицы. На заднем плане поднимаются синие горы — складка за складкой. Будь я валлийцем, предпочел учиться бы в Бангоре, рядом со Сноудоном и островом Мона, чем в каком-либо другом месте. В возрасте, когда люди совершают невероятно глупые поступки, невозможно избавиться от чувства благодарности к валлийцам викторианской эпохи, которые среди тринадцати местных городов избрали местом обучения Бангор.
Англичанин в Уэльсе с удивлением и даже стыдом узнает, что, хотя мысль об валлийском университете была мечтой Оуэна Глендовера (его письма сохранились в архивах Парижа), валлийцам пришлось ждать пять столетий, пока парламент в Вестминстере разрешит университет в Уэльсе. Произошло это в 1893 году. У Шотландии в Средние века был университет Святого Андрея; в Ирландии в елизаветинские времена существовал Тринити-колледж, а Уэльсу приходилось бороться за высшее образование, и рассказ об этой борьбе, на мой взгляд, — одна из самых героических страниц валлийской истории.
Я часто слышал, как иностранцы подшучивают над манерой вероотправления валлийцев. Посмеиваются над «валлийским шаббатом», который таков, каков был и шаббат шотландский пятьдесят лет назад. Но они забывают, что мрачные здания со странными еврейскими именами, такими как «Эбенезер» и «Хореб», высеченными над порталами, сыграли доминирующую роль в религиозном, политическом, художественном и образовательном развитии валлийской нации. Возможно, туристам эти здания кажутся ужасными, но для валлийца, любящего свою страну, они священны.
Церковь подняла валлийцев из духовной ямы, в которую те рухнули после Реформации, и люди захотели образования для своих сыновей и дочерей. Сборщики пошли по всей стране, из дома в дом и из церкви в церковь, собирая буквально по пенни средства на строительство университета. В Лондоне за эту идею боролись несколько великих валлийцев, забытых всеми, кроме соотечественников, а в Уэльсе средний класс, мелкие фермеры и шахтеры юга щедро делились своими скромными сбережениями. В результате в бедной стране собралась удивительная по тем временам сумма — 60 000 фунтов.
В Аберистуите в 1872 году появился первый колледж. Он был построен благодаря самопожертвованию и вере нации. В 1883 году в Кардиффе открылся еще один колледж, а на следующий год в старом здании гостиницы распахнул двери колледж Бангора. По-прежнему не было ни государственных дотаций, ни университетских уставов. Ни один из колледжей не получил разрешения на присвоение степеней. И только в 1893 году, после продолжительных дискуссий и сопротивления обеих палат парламента, эти три колледжа добились получения хартии и были названы университетом Уэльса. С тех пор появился и четвертый колледж, в Суонси.