Читать интересную книгу Том 7. Это было - Иван Шмелев

Если отдать себе в этом отчет, то станет понятным, почему крупнейшие художники нашего времени и нашего народа первые заговорили об этой тьме и стали повествовать о той скорби, которая овладела людьми в наше время. Это время еще не изжито. Тьма еще не осуществила свою судьбу и не ушла назад в ту бездну, из которой восстала; и, может быть, ей предстоит выдвинуть новые соблазны и отпраздновать новые видимые „успехи“. Но русское искусство, начавшее в лице Достоевского изображение ее путей и ее соблазнов, и закрепившее, в лице скульптора Голубкиной, в образах незабываемой силы, – слепую одержимость, медиумичность, бессмысленность и хаотическую упоенность надвигающегося на мир духовного мрака, – выдвинет тогда новых ясновидцев и изобразителей этого ожесточения и этой слепоты. А наше поколение уже выдвинуло…»

* * *

Книги Шпенглера и Кайзерлинга, упирающиеся корнями в творчество Достоевского, вызвали некоторую шумиху и потревожили чутких, заставляя приглядываться к творящемуся в тайниках человеческого духа. Дерзновенность «человеко-бога» Ф. Ницше, связанная, быть может, с поразившим его безумием, порожденная, можно предполагать, душевным хаосом иных персонажей Достоевского, – по признанию Ницше, его «учителя», – породила другого «человекобога», выпущенного на мир темною волей Зла.

Из этого можно заключить, что Достоевский нащупал в человеке самое страшное: древний соблазн греха, проснувшийся от анабиоза и крикнувший: «хочу, – как боги, знающие Добро и Зло!..». Сказ книги Бытия стал оживать и воплощаться.

Достоевский, которого «всю жизнь Бог мучил», почувствовал это на себе: он сам хотел все знать, как боги, и понял в томленьи духа, что это гибель всему. Понял – принял вызов. Теперь вскрыто много новых источников, и мы знаем его томленья, его «падучую», его «касанья мирам иным», – «мировую гармонию», когда открывалось ему всезнание.

Страшной ценой заплатил он за откровение, мучительным личным опытом. В романе «Идиот» впервые описывается эта «мировая гармония», – награда ли за дерзание «все познать», или же кара за попытку? Тут – тайна. Но тут и начало пути Достоевского: «Идиот» – это выступление на борьбу, великое полотно боевого поля.

Зло не прощает дерзновенным, и гениальный творец не довершил задуманного плана: умер внезапно и преждевременно, не дожив и до 60 лет, – истек кровью.

Вопрос о судьбе человека и о преображении мира не получил разрешения, но вехи были поставлены, «Бедный Рыцарь» – «Идиот» во многом автобиографичен, – остался верен до смерти своей Даме. Вряд ли сознавал Достоевский, что судьба человека в мире – главная тема его творчества, хотя еще 17-летним писал брату:

«Атмосфера души человека состоит из слияния неба с землей; какое же противозаконное дитя человек! закон душевной природы человека нарушен. Мне кажется, что мир наш – чистилище духов небесных, отуманенных грешной мыслью. Мир принял значение отрицательного и из высокой изящной духовности вышла сатира… Как малодушен человек! Гамлет! Гамлет!..Человек есть тайна. Ее надо разгадать. Если будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».

Вот почему его творенья не тускнеют, а наоборот, врастают в душу мира. Этому помогло воплощение Зла в мире, не мистического, как в книге Бытия, а явного, жуткого, как трагический «чертов балаган».

* * *

В России XIX века многое у Достоевского называли выдуманным, фантастическим. Достоевский протестовал: «моя фантастичность реальней вашей реальности!..» Достоевского называли «больным талантом, черпающим из судебной хроники», даже «бульварным романистом». Его «вопросы» и острая диалектика, облегченная юмором, для большинства были лишь пикантной приправой к «самой сути» – к щекочущей нервы уголовщине и увлекательным столкновениям раскаленных страстей и похотей, редко проявляющихся так бурно в жизни до непомерных дерзаний, до оголения тайников человеческого существа.

А жизнь подавала и подавала судебные отчеты, потрясавшие русское общество 60-70-х гг. Эти газетные отчеты, с эффективными речами софистов-адвокатов являлись иногда сколком с его романов и как бы закрепляли провидение гениального романиста. Мало того: романы и уголовщина иногда поразительно совпадали, до подробностей обстановки преступлений, до «героев» и их «идей».

Это производило сенсацию, разжигало больное любопытство. В ученых обществах, в администрации, в педагогических изданиях поднимался вопрос о недопустимости подобных произведений, развращающих общество и вносящих соблазн, следствием чего является угрожающий рост преступности, особенно среди молодежи.

Достоевский не раз касался этого вопроса: преступления растут, потому что гниет общество, падает нравственность, всех охватила непомерная жажда денег, нового… рушатся устои, слабеет вера, мещанство заменило рыцарственность… под ногами бездна, вот-вот – «все лопнет». Он собирал «случаи», бросал перед слепыми картины хаоса и разрушения, – роман «Бесы».

Читали, ужасались… – и шутили: «больные нервы»! Не было никакой тревоги: «все обстоит благополучно», «это и за границей, и еще похуже».

Творчество современников-писателей – Толстого, Гончарова… – тревог не поднимало и никак не грозило катастрофой. Читатель успокаивался, что «мир прочен» и «жизнь прекрасна». Толстой иногда грозился, призывал к нравственному очищению… Сама спокойная красота описаний природы у великих романистов давала успокоение: Благодать какая!..

* * *

Творчество Достоевского неотделимо от его жизни, кроваво сплетено с нею. Жизнь его была исключительно тяжелая, полная потрясений: как бы начертана жестким пером самого Достоевского: с убийством, с эшафотом, каторгой… до испытаний чарами «инфернальных» женщин. В ней дано все, что надо, для выполнения назначенного ему. Если бы эту жизнь изобразил он сам, получился бы роман-монстр, наполненный таким содержанием, что вряд ли бы мог выдержать читатель.

Достоевский выдержал, перелив в творчество свою кровь. Изнемогая, он облегчал читателя – и себя? – особенным, только ему присущим, юмором, приемами отвлечения и развлечения, на которых читатель отдыхает.

Ни у кого не найти столько «вводного», побочного и увлекательного… Он громоздил и устремлял события, оглушая неожиданностями, взвинчивал и держал, читатель терял способность различать ночь и день, сбитый с толку мчащимся временем, задыхался, изнемогал, но, крепко «пойманный», не в силах был остановиться, и проходил вместе с автором все «круги ада».

Отсюда, иногда, бессилие читателя «все понять» и… отдача себя на волю победителя.

Уже полвека разгадывают очарователя, нагружают таким, чего он и не воображал, и упускают то, что сокровенно дано, загроможденное «вводным» и блеском юмора. Читатель ошеломлен и порой чувствует себя опустошенным.

В этом смысле Достоевского можно назвать «жестоким талантом». Можно признать, что в нем соединено все, что рассыпано у великих писателей мира, что разрежено во всех людях, способных думать и вопрошать о Жизни и ее смысле, о своей судьбе, о цели бытия своего и вообще Бытия.

Смертному не по силам на все ответить, и за него, за всех, и назначено было Достоевскому принять бремя неудобоносимое. О судьбе человека, о человеке, о «тайне бытия», о Боге, о земном счастии, о страдании, о дерзании, о «человекобоге», о преступлении и возмездии… о грехе… трактуют все его романы-трагедии.

Как бы человечество ни заблуждалось, как бы духовно ни иссякало, не может оно отказаться от себя, и потому никогда не откажется от попыток решить «главный вопрос»; что оно, и для чего оно? А при бессмертии этого вопроса всегда будет требовать разрешения «вопроса о Боге».

Этот вопрос проходит во всех главных романах Достоевского, это – основа их. Его ставят взрослые и дети, убийцы, сладострастники, блудницы, воры и пьяницы, самодовольные и смиренные. Ставят трагически и с юмором. Ставит Кириллов в романе «Бесы», – «если нет Бога, то я сам Бог!» – и кончает с собой. Ставит не без юмора некий штабс-капитан: «если Бога нет, то… какой же я тогда штабс-капитан?..» Даже дикий Рогожин ставит, – в романе «Идиот». Даже в «Мертвом Доме», – и тут особенно жгуче, прикровенно, – клейменые каторжане. Они готовы убить невера, – роман «Преступление и Наказание». Ужас охватывает от каторжной «бани» – «Записки из Мертвого Дома», – а в сердце сияет свет от лиц каторжан, когда идут ко св. Чаше…

На вопрос – «есть ли Бог?» – сказал я, – написаны все главные романы Достоевского. Чуткий читатель видит, что Достоевский приближается к торжеству раскрытия. В романе «Братья Карамазовы» уже чувствуется апофеоз победы… «смертию смерть поправ», в лучезарном из лучезарных снов, – «Брак в Канне Галилейской», и в восторге Алеши, под звездным небом, когда он целует землю.