находился на грани потери рассудка. Потрясение было для него столь тяжелым, что он через год после своего освобождения скончался (в 1919 году).
В дневнике Государя по поводу качества еды нет никаких особых претензий. Наоборот, в его дневниковых записях от 24 апреля/7 мая и 4/17 мая можно встретить такие слова: «Еда была отличная и поспевала вовремя» и «Еда была обильная, как все это время, и поспевала в свое время»{814}.
В дневниках Императрицы также ничего не указывает на плохое качество еды. Конечно, здесь надо учитывать, что Государь с Государыней были люди крайне выдержанные и непритязательные. Но, думается, если только их дневники в цитируемых отрывках не фальсифицированы, они не стали бы говорить о хорошем качестве еды и об ее обильности, если бы дело обстояло с точностью наоборот.
Еду готовили в одной из гостиничных кухмистерских Екатеринбурга, которой ведал некий Виленский, друг Голощекина{815}. Пища доставлялась в Ипатьевский дом в холодном виде, после чего она разогревалась на кухне и подавалась к столу. Позднее, когда в Ипатьевский дом был доставлен повар И. М. Харитонов, еду стали готовить непосредственно в самом доме.
Очень часто привоз еды задерживался, отчего обедали с опозданием. В дневнике Царицы несколько раз упоминается об этом.
С самых же первых дней отношение властей к заключенным в Ипатьевском доме приняло издевательский и грубый характер. Режим содержания Царственных Узников становился день ото дня тяжелее.
Четыре раза в неделю Дидковский лично обходил Царские комнаты. Двери ни в одну из них не запирались, поэтому для Дидковского не составляло никакого труда входить в них. «Дидковский, — показывал Чемодуров, — не менее четырех раз в неделю производил контроль, обходя все комнаты, занятые Государевой Семьей; проходил он всегда в обществе одного-двух штатских лиц (каждый раз все новых) и как был, в шапке и калошах, входил в комнаты, не спрашивая разрешения. При этих посещениях Государь, Государыня и Великая Княжна Мария Николаевна занимались своими делами, не отрывая головы от книги или работы, как бы не замечая появления посторонних лиц»{816}.
27 апреля/10 мая 1918 года большевики производят у Царской Четы и всех находившихся в Ипатьевском доме лиц опись и изъятие имеющихся у них денежных средств. Делалось это с одной лишь целью: подчеркнуть в очередной раз, что Царь и Царица находятся в заключении. «После чая опять приехал «лупоглазый», — записал Государь в своем дневнике, — и спрашивал каждого из нас, сколько у кого денег? Затем он попросил записать точно цифры и взял с собой лишние деньги от людей для хранения у казначея Областного Совета! Пренеприятная история!»{817}
В данном случае Государь переживал за бывших с ним людей, так как ни у него, ни у Государыни денег с собой не было. Об этом прямо писала в Тобольск Великая Княжна Мария Николаевна: «Только что были члены областного комитета и спросили каждого из нас, сколько кто имеет с собой денег. Мы должны были расписаться. Г. к. Вы знаете, что у Папа и Мама с собой нет ни копейки, то они подписали ничего, а я 16 р. 17 к., которые Анастасия дала мне на дорогу. У остальных все деньги взяли в комитет на хранение, оставили каждому понемногу, — выдали им расписки. Предупреждают, что мы не гарантированы от обысков. Кто мог бы подумать, что после 14 месяцев заключения так с нами обращаются»{818}.
Примечательно, что накануне в Москве Свердлов на заседании ВЦИК бессовестно лгал о том, что у Царя «изъято 80 тыс. рублей»{819}.
2/15 мая в комнатах Царской Семьи и ее окружения были закрашены все окна. Император Николай II отметил в дневнике: «Применение «тюремного режима» продолжалось и выразилось тем, что утром старый маляр закрасил все наши окна во всех комнатах известью. Стало похоже на туман, кот. смотрится в окна»{820}.
В этот же день охранник Ипатьевского дома записал в журнал дежурств: «После перемены караула были найдены во дворе ножи 12 шт.»{821}. Запомним этот эпизод.
6/19 мая Императору Николаю II исполнилось 50 лет. «Дожил до 50 лет, даже самому странно!» — записал Царь в свой дневник{822}. В 11 1/2 утра в Ипатьевском доме был отслужен благодарственный молебен, ставший самым лучшим подарком плененному Государю. В конце молебна, как обычно, пропелись «Многая Лета!». Императору Николаю II оставалось жить 58 дней.
Все первые дни пребывания Царской Четы в Екатеринбурге были ознаменованы ее беспокойством за оставшихся в Тобольске Детей, в особенности за здоровье Наследника Цесаревича, и ожиданием их приезда.
19 апреля/2 мая 1918 года Императрица Александра Федоровна писала в Тобольск доктору В. Н. Деревенько, спрашивая о здоровье Наследника: «Может ли уже наступать на ноги? Как силы, аппетит, самочувствие? Лежит ли на балконе? Все хочется знать»{823}.
Узнав о том, что Дети собираются в дорогу, Государыня благословляет их письмом от 28 апреля/11 мая 1918 года: «Благослови Господь ваш путь и да сохранит он вас от всякого зла. Ужасно хочется знать, кто вас будет сопровождать. Нежные мысли и молитвы вас окружают. Только чтобы скорее быть опять вместе. Крепко вас целую, милые, дорогие мои и благословляю +. Сердечный привет всем и остающимся тоже. Надеюсь, Алексей себя крепче опять чувствует и что дорога не будет его слишком утомлять. Мама»{824}.
Прибытие в Екатеринбург Наследника Цесаревича Алексея, Великих Княжон Ольги, Татьяны и Анастасии и сопровождающих лиц
Остававшиеся в Тобольске Царские Дети и сопровождавшие их лица выехали в Екатеринбург на следующий день после дня рождения Государя 7/20 мая 1918 года. Тот же пароход «Русь», что доставил Царскую Семью в августе 1917 года в Тобольск, взял курс на Тюмень.
Конвоиры вели себя на пароходе разнузданно. Камердинер А А. Волков вспоминал: «Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто — куда попало. Стреляли не только из ружей, но и из пулеметов. Родионов распорядился закрыть на ночь Наследника в каюте вместе с Нагорным. Великих Княжон оставил в покое. Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним»{825}.
А. А. Теглева показывала: «Родионов запретил Княжнам запирать на ночь их каюты, а Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи замком. Нагорный устроил ему скандал и ругался: «Какое нахальство! Больной ребенок! Нельзя в уборную выйти!» Он вообще держал себя